Джон Бойн - История одиночества

— Одран, — сказал он, открыв пассажирскую дверцу. — Ты приехал за мной.

— Я же обещал.

За месяц до его освобождения я послал ему записку — мол, встречу и отвезу, куда он скажет. Писал я коротко и, как говорится, по делу, без всякого упоминания о его редких письмах из тюрьмы, на которые я ни разу не ответил. Я допускал скопление репортеров, а потому уведомил, что он должен сам отыскать мою машину (такой-то марки и такого-то цвета), в которой я буду его ждать, не выключая мотор. Я себя чувствовал бандитом, готовым смыться после ограбления банка.

— Ты очень любезен. — Взобравшись на сиденье, он захлопнул дверцу. Потом вздохнул и прикрыл глаза. Видимо, свыкался с долгожданной свободой. — Как поживаешь?

Он взглянул на меня и улыбнулся, словно после долго перерыва я приехал к нему в гости. В один из его бесчисленных приходов.

— Хорошо. Как ты?

— Грех жаловаться, грех жаловаться. — Он помолчал. — Счастлив вернуться к жизни.

— Ладно, поехали.

По дороге мы молчали. Я размышлял, не зря ли во все это ввязался, о чем думал он — бог его знает. По крайней мере, ему хватило такта не лезть с разговорами, притворяясь, будто между нами все нормально.

Мы подъехали к его новому жилищу, одолели лестницу, и я открыл дверь ключом, накануне полученным в епархии. Квартира была ужасная. Тесно, сыро, отваливающиеся обои, за стенкой орут, под полом и потолком грохочет музыка. Я бы, наверное, предпочел выброситься из окна, нежели здесь жить.

— Не переживай, — сказал он, глянув на мое перекошенное лицо. — Это лучше того, к чему я привык.

Видимо, так оно и было.

— Я не переживаю, — ответил я. — Я бы переживал, если б сюда поселили меня. А тебе, пожалуй, сгодится.

Он кивнул и сел в кресло.

— Ты на меня сердишься, Одран, — тихо сказал он.

— Ладно, я пойду.

— Погоди. Мы только вошли. Задержись на минутку.

— Не дольше. Скоро будут пробки.

— Ты на меня сердишься, — после долгой паузы повторил он. Выбор слова меня почти рассмешил.

— Я тебя не понимаю, — сказал я. — Вот в чем суть.

— Да я сам себя не понимаю. Последние пять лет только в себе и разбирался.

— И какие выводы?

Он пожал плечами:

— Мой отец в этом сильно виноват.

— Отец? — Я не сдержал горький смешок. — Твой старик на тракторе?

— Не спеши меня осуждать. Ты не представляешь, что он был за человек.

— Он тут ни при чем. Только ты.

Он кивнул и глянул в окно, за которым открывался гнусный вид. Но хоть какой-то вид, прежде у него не было никакого.

— Считай как тебе угодно, — сказал он.

— Да уж, ты долго поступал как было угодно тебе. Теперь очередь других.

Он внимательно посмотрел на меня, и я заметил испуг, промелькнувший в его взгляде. Я не знал и не хотел знать, через что он прошел в тюрьме, но, видимо, там случались драки, из которых он чаще выходил потерпевшим.

— Ты хочешь что-то сказать, Одран? — спросил он. — Спасибо, что подвез, но если ты вздумал меня укорять…

— Неужели ты не понимал, что это плохо?

Он задумчиво покачал головой:

— Наверное, я вообще не прибегал к категориям «хорошо» и «плохо». Тут они не годятся.

— А дети? Ты не сознавал, какую рану им наносишь?

— Да я сам был почти несмышленыш.

— Поначалу возможно. Но потом-то?

— Если уж завяз, обратной дороги нет. Вся правда в том, что не надо было мне идти в священники. Господи, я и в Бога-то не верю. И никогда не верил.

— Тебя никто не тащил силком.

— Вранье! — выкрикнул он. — Именно что силком! Я боялся отца, который все решил за меня. Да тебя самого заставили. Не притворяйся, что нет.

— Ты мог уйти.

— Не мог.

— Один раз ты сбежал.

— И меня на тракторе привезли обратно, не помнишь?

— Ты мог отказаться.

— Нет. Ты не знаешь, что я тогда пережил.

— Тебе было семнадцать, — упорствовал я. — Сел бы на паром и удрал в Англию. Начал бы новую жизнь.

— Одран, можешь вообще мне не верить, но одному поверь: ты понятия не имеешь, о чем говоришь. Ни малейшего. Ты даже приблизительно не знаешь, каким было мое детство. Что со мной было, до того как я приехал в Клонлифф. Ты ничего не знаешь.

— И не хочу знать, — ответил я. — Ничто из прошлого тебя не извиняет. И ничего не оправдывает. Неужто не понимаешь?

Он вздохнул и опять посмотрел на жилые дома и конторы, маячившие за окном. Что творилось в его перевернутых мозгах? Не ведаю.

— Я уже не говорю о том, что ты и тебе подобные сделали с нами, — тихо сказал я. — Ты не думал, как все это отразится на тех, кто честно исполнял свой долг, кто следовал призванию?