Владимир Личутин - Беглец из рая

– Не говори, Пашенька, ничего не говори. Какие соцветья, какие солдаты... Боже мой! – Марфинька заткнула мой бородатый заплесневелый от сна рот горячими солоноватыми от слез губами и навалилась скользким холодноватым телом с таким неистовством и неутоленным желанием, словно решила, безумная, придушить... Я бросил прощальный взгляд в проем окна, где мимолетно отразилась тень товарища Фарафонова и его укоризненный предупреждающий взгляд с недавним напоминанием: «Старичок! Не обещай Марысе всего сразу... Не обещай!» И сдался на милость победителю, потому что на самом-то деле с первой же минуты, как Марфинька вошла в дом, я сразу подпал под ее узкую розовую пяточку. Кхе-кхе...

К полудню, очнувшись уже на диване, вовсе обессиленный и выпитый до донца, я, позабывший, а может, и не ожидавший от себя подобной прыти, не только наобещал всего, но и заискивающим, стесненным голосом предложил Марфиньке выйти за меня замуж... И она согласилась.

Вечером, словно бы извещенный о случившемся секретной почтою, вдруг позвонил Фарафонов, и я, не давая ему времени побранить себя, похвастался лающим от счастья голосом:

– Фарафонов! Если есть на земле рай, то я в раю!

– Все понял, старичок. Ты попался...

Я не стал вдаваться в подробности и бросил трубку.

После долгого перерыва я открыл исповедальную амбарную книгу и сделал историческую запись: «Видел Таню Кутюрье (Катузову). Зашелушилась как-то и подурнела. Может, так показалось мне, потому что я счастлив, и оттого все другие девицы утратили приманчивость, словно их напудрили ржаной мукою. Таня сказала, отворачивая взгляд: «Поздравляю, Павел Петрович...» – «Не понял...» – пробовал я увильнуть, но не удалось, потому что рожа моя по-дурацки сияла. «Ну как же... С хорошим приобретением поздравляю». Татьяна так иронично сказала, словно я сделал дорогую покупку, то есть мою Марфиньку взял на рынке... Я не обиделся на Татьяну. По виду ее можно было понять, что в семье у них не все ладно. Действительно, если Бог одному вдруг дает счастия, то столько же счастия отнимает у другого... Господи, какой я грешник. Великий пост и столько греха. Не вылезаем из постели... Что со мною случилось? Вот я сижу и пишу ерунду, а на плите скворчит и жарится, какой аромат по квартире, какие котлетки умеет готовить моя Марфинька, сама Наина Иосифовна лопнет от зависти. Все в квартире чисто, прибрано, и Марфинька, будто кукла Барби, вся отглажена, сияет, столько неподдельной радости в ее глазах... В сотый раз благодарю тебя, Господи!!! И если возможен рай на земле, то я оказался в раю. Неделя пролетела, как один час. Говорят, везет же дуракам... Я хочу быть полным дураком... Я хочу быть идиотом... Еще вчера я горестно думал, что жизнь не удалась мне, а уже сегодня!..»

Я невольно засмеялся, и тут Марфинька закричала из кухни:

– Павел Петрович, вас к телефону...

– Ну, как подарок? – Голос Фарафонова в трубке вкрадчивый, глухой, как из сырого подземелья.

– Старичок, не ожидал. Честное слово, не ожидал! – с какой-то жеребячьей радостью закричал я на другую сторону света, где, по моим представлениям, сейчас находился Фарафонов. Наверное, от святых обителей Иерусалима, прокаленных солнцем, эхом отражался мой возбужденный голос и возвращался ко мне совершенно лишенный живых красок. А может, Фарафонов затаился в предбаннике у дьявола и сейчас готовил к запуску ракету? – Я и от себя-то не ожидал подобного, честное слово. Откуда что взялось вдруг... А она-то, она... Ну дает! Мертвого из гроба подымет. – Я противно, сладенько подхихикнул, сглатывая слюнку. Опомнясь, воровато оглянулся на открытую дверь и, заслонив трубку ладонью, понизил голос: – Я на себе-то уже крест было поставил. И надо же, как молодой... Старичок, я Марфиньку под венец позвал, и она согласилась. Слышь?! Она дала добро.

– Лучшие кадры, Паша. Проверенные. Других не держим. – Фарафонов споткнулся, понял, что сморозил ерунду, и сразу зашепелявил, проглатывая половину букв, словно испортилась линия. – Але, але... на проводе... Паша, надеюсь, ты понимаешь теперь, какую девочку могли потерять? Это тебе не набоковская нимфетка и не люберецкая профурсетка, обученная на панели. В монастырь дура собралась. Я говорю: что ты, Марфуша, с твоим-то товаром, да хоронишь себя. В келью, говорю, всегда успеешь. Разве мало убогоньких молится за нас?.. Еще не раз, Паша, скажешь мне спасибо...

– Спасибо, дорогой Фарафонов! Ты настоящий друг! – Я даже поклонился воображаемому собеседнику и противненько захихикал, но в груди тревожно защемило.