Герман Садулаев - Иван Ауслендер - роман на пальмовых листьях

И начала бессмысленно перебирать бумаги.

Ивану Борисовичу вдруг стало жаль инспектора. Захотелось обнять её. Погладить по голове. Поцеловать в ярко накрашенные зовущие губы. Ауслендер нашёл протокол, подписал и положил на стол инспектору. Она протянула руку за протоколом. Иван Борисович накрыл её руку своей ладонью и слегка сжал, и почувствовал токи, те самые, которые ни с какими другими нельзя перепутать и которые, как ему казалось, он уже забыл и никогда не будет иметь возможности вспомнить. Инспектор облизала язычком свои внезапно пересохшие губы и слабо потянула руку к себе. Иван Борисович поднял её ладонь к своим губам, поцеловал галантно, но в последнюю секунду лизнул инспекторскую кожу. А ещё совсем расшалился и, отпуская руку, прикусил мизинчик. Девушка стала не пунцовой, как можно было бы предположить, но бледной. Однако провожала Ивана Борисовича к двери томным и благодарным взглядом.

– До свидания. Если что, у вас есть мой номер телефона, – сказал Ауслендер.

– До свидания, – сказала инспектор как эхо, – у вас тоже.

Ивану Борисовичу очень недоставало друга, такого как Асланян. Ауслендер подумал, что он бы смог рассказать всё об этом происшествии Рюрику Иосифовичу. Но с Рюриком Иосифовичем они были как будто в ссоре. Теперь другом и наперсником Ивана Борисовича был Михаил Константинович. Ауслендер часто разговаривал с Жилиным о работе и обо всём. Ауслендеру нужен был понимающий друг и собеседник. Но вот о таком, об этом, Жилину не расскажешь, подумал Ауслендер. Асланяну можно было бы рассказать, а Жилину – нет. Жилин – он же ангел. Его смутит. И всем будет неловко. А Рюрик Иосифович – он бы мог бы забавно всё объяснить. Но Асланян остался в другом мире, в прежней жизни. В мире университета, профессоров, студентов, лекций, монографий, книжной пыли и библиотечных зелёных ламп. А в новом мире Асланяна не было. Зато был Жилин, ангел, и была инспектор, печальная демоница, и много другого, сочного, интересного. И как жаль, что любой мир неурочно приходится покидать.

Никто, конечно, никому и никуда не перезвонил. Больше Иван Борисович не видел инспектора. И вся эта история напомнила Ивану Борисовичу его страсть к стоматологине, такую же пустую, бесплодную. Но теперь она, страсть, даже не была собой, а только отсветом, воспоминанием. Всё угасло, и запретные фантазии угасли. Осталась семейная жизнь, да. Но сколько её осталось, той жизни? Недолгая оттепель в отношениях между супругами, случившаяся в канун выборов, прошла и уступила место новой суровой зиме. Виктория была спокойна и холодна. Однажды Ауслендера кто-то сфотографировал – кто-то из знакомых на каком-то общем мероприятии вроде юбилея. И выложил фотографию на свою страницу в социальной сети. И Ауслендеру отправил ссылку. И Ауслендер увидел. Он не поверил, немедленно встал и подошёл к зеркалу. Зеркало подтвердило: да, теперь он выглядел именно так. Глаза округлились и выпучились, нос размазался по анфасу, подбородок спрятался в складках, шея провисла. Всегда рыхлое тело теперь ещё и как-то уменьшилось в высоту, искривилось в разные стороны, словно зеркало было не обычное, а кривое из комнаты смеха. Но Ауслендеру было не до смеха. Впрочем, и плакать он не стал, просто принял во внимание. И объяснил для себя, почему Виктория так спокойна с ним и немного холодна. Как-то иначе относиться вот к этому телу было бы несколько странно. А дело именно в теле, потому что как к личности, как к душе и бла-бла-бла может относиться к человеку кто угодно, не обязательно жена. От жены и от матери мы ожидаем любви именно к телу, к бренному нашему, временному, несовершенному, болящему телу ждём любви. И говорят, что мать любит любое тело своего ребёнка, но жена – не обязательно. Она не обязана любить любое. Тело, чтобы быть любимым, должно обладать хотя бы некоторым минимумом приемлемых характеристик. И что же должен теперь делать человек? Должен ли человек записаться в фитнес-клуб, сесть на диету, прибегнуть к услугам эстетической медицины? Нет, усмехнулся про себя Ауслендер. Ничего человек никому не должен. Просто время приходит, время проходит. Однажды человек должен вернуться назад, в Архангельск. Привязался к Ауслендеру припев песенки. И он часто думал, вне всякой связи с чем бы то ни было: что же это за город такой – Архангельск? Почему я никогда там не был? Город архангелов. В Америке есть Лос-Анджелес, это по-испански «ангелы», город ангелов. А у нас чин повыше – у нас Архангельск! Архангелы ведь выше ангелов? Или нет? В Лос-Анджелесе никогда не был. Да и не очень хочется. А вот в Архангельске – в Архангельске стоило бы побывать.