Александр Пелевин - Здесь живу только я

— Рад познакомиться! — скороговоркой выпалил Венедикт.

— Добрый день. Проходите.

Петр впустил обоих в квартиру и закрыл за ними дверь.

Так начался первый день его новой жизни.

— Значит, вы художник? — Герман затушил сигарету и откинулся на спинку стула, придирчиво оглядывая Венедикта с ног до головы.

— Да! — ответил тот.

— А где можно ознакомиться с вашими картинами?

— Вы не совсем поняли, — сказал Никонов, почесывая бородку. — Я актуальный художник. Мои краски — это мой протест против буржуазной системы, а мои полотна — размякшие в обывательской лени человеческие умы. Я возглавляю контркультурную арт-группировку «Фронт Освобождения Искусства». Кстати, в эту пятницу в галерее «Бобры» пройдет наш очередной перфоманс.

— Аааа, — протянул Герман. — Так вы занимаетесь тем, что называется современным искусством? Так бы сразу и сказали.

Он налил в бокал еще портвейна и осушил одним залпом.

— Знаете, — продолжил Герман, — не так давно я повесил на дверь моего туалета табличку «Выставка современного искусства». Теперь каждый день я отправляюсь туда и совершаю перфоманс, а то и целый хэппенинг.

У окна усмехнулся Петр. Он стоял, облокотившись на подоконник, и курил, с трудом вникая в разговор. Он был пьян. Голова болела.

— Веня, расскажи о твоей новой идее! — попросила Сонечка, выпустив перед этим пару дрожащих дымных колечек в сторону Германа. Колечки пролетели над столом, изящно обогнули Германа и уткнулись Петру в спину. Тот недовольно повел плечом, и колечки повернули восвояси. Некоторое время они неприкаянно летали по кухне, а затем одно за другим нанизались на горлышко бутылки портвейна и успокоились на веки вечные.

— Мой новый перфоманс, — начал рассказывать Никонов, — будет заключаться в следующем: я насру…

— Дальше можете не рассказывать. — перебил его Герман.

— Нет-нет, — подал голос Петр, — в современном искусстве важно, где насрать, куда насрать и что при этом говорить. Продолжайте.

— Так вот, — смущенно продолжил Веня. — Я насру в галерее перед фотографией Бренера, выкрикивая при этом «Бренер, Бренер!» и читая свои стихи.

— Простите, я снова вас перебью, — заметил Герман. — Но по-моему, срать и читать вслух собственные произведения — в вашем случае понятия неотличимые. Впрочем, продолжайте, мне уже даже интересно.

— Да выслушайте уже меня! — Веня сорвался на крик. — Затем в дело вступают мои соратники — художники. Один из них положит на кучку моих испражнений свою картину, а затем тоже насрет на неё, выкрикивая при этом «Никонов! Никонов!» и читая свои стихи. Затем на эту кучку возложит свою картину следующий, и так далее. По мере роста этой конструкции следующие участники будут использовать табурет, а затем и стремянку. Называться перфоманс будет «На плечах гигантов».

— Гениально! Гениально! — зааплодировала Сонечка.

— Это стоило назвать «Преемственность и цитирование в современном искусстве» и подавать не как перфоманс, а как семинар, — подытожил Герман.

— Вы не очень-то жалуете современное искусство, — догадался Веня.

Успев ухватить последний кусок гипноторта, Сонечка решила переменить тему.

— А ты сегодня неразговорчив, — обратилась она к Петру.

— Я всегда неразговорчив, — пробурчал тот.

— Сегодня особенно.

— Я знаю.

— Как твои панические атаки?

— Прошли месяц назад.

На кухне повисла тишина. Так бы она и висела, несчастная, под потолком, размеренно покачиваясь и вываливая посиневший язык, если бы Петр не обрезал веревку, начав говорить:

— А у меня был один знакомый, который работал в магазине. Этой зимой он поскользнулся на скользких ступеньках, наклеивая объявление «Осторожно, скользкие ступеньки». Упал вниз головой и умер.

На последних словах он рассмеялся, но его примеру никто не последовал.

Не дожидаясь, пока тишина снова совьет себе на люстре петлю, Сонечка встала с колен Венедикта (поэтому Петр и стоял к ним спиной) и отправилась в ванную, сообщив напоследок, что скоро вернется.

Она была пьяна.

Через пару минут Венедикт вскочил со стула и, слегка покачиваясь от выпитого портвейна, отправился в ванную следом за ней.

— Что-то она слишком долго. Пойду посмотрю. — сказал он, уходя.

Герман и Петр остались вдвоем. Петр отошел от подоконника, уселся на стул и обхватил голову руками.

— Все-таки не понимаю, — заговорил Герман. — Что ты нашел в этой девице. Она глупа. И тот факт, что она выбрала себе этого Никонова, прекрасно это подтверждает.