Рената Литвинова - Обладать и принадлежать

Он: Ну!…

Она (скользя туфлями по грязи): Стой секунду!..

Он отпустил ее, и она быстро закарабкалась наверх по откосу.

Татарин отвел взгляд с ее спины на черную воду. Мухи слетались на его белое теплое лицо, приставая к испарине, и он отдувался от них и уже схватился рукой за ветку, чтобы не сползти в жижу.

Рита оглянулась на него. Отсюда, сверху, она пожалела татарина за его всклокоченный униженный вид, за маленькую вздутую фигуру, повисшую над вонючей речкой после отказа, за патетическое некрасивое лицо с щелевидным ртом, сияющее мертвецкой бледностью из полумрака оврага. Татарин же посмотрел на свои грязные туфли, настроение перебилось на житейскую досаду, что с Ритой вновь не удалось. Он стукнул кулаком по коряге, как он, бывало, стучал от гнева в стены, когда был дома, и стал выбираться наверх.

У двери своей квартиры он с досадою осмотрел перерезанный когда-то из-за Риты шнур к звонку, опять сказал:

– Вот дрянь! – и, щелкнув ключом, попал к себе.

Вынул из качающегося шкафа потрепанную книжку. После титульного листа заглянул в лицо писателю Э. Хемингуэю. Разглядев его мужественно фотографическое лицо, он не испытал облегчения. Он оглядел свою комнату, совсем пустую, необставленную – только кровать, один стул, узкий матрац для гостей у стены, и много-много белых листов, заметенных, как веником или пургой, в угол комнаты. Они шевелились там между собой, будто ими кто-то накрылся.

Вообще он не пил. Здоровье ему не позволяло: всегда по вечерам он кварцевался, принимал горячие ванны, но в этот вечер, под влиянием неудачливого оврага и Эрнеста X., он открутил бутылку водки. С омерзением вгляделся в ее прозрачность, предчувствуя всем телом, всем организмом – опасность, его передернуло. Он выдохнул, глотнул сразу побольше и вложил свой лоб себе в ладонь. Но «мысли замолчали». По стенам и потолку ездили тени-светы от машин с улицы. Он понаблюдал за тенями. Следующее отпитие далось легче. Он приободрился, встал, подошел к зеркалу на стене. Снял шарф, свитер, рубашку, еще кофточку, а потом майку, брюки, затем кальсоны – упакован он был основательно, что естественно для человека болящего. Он оглядел свое белое тело в отражении, поиграл мускулами.

Все было в точности как он описал, он трогательно не преувеличил, последовал за правдой, отобразил свое мироощущение комнаты – в ней гулко тикали часы: их было несколько в этом небольшом помещении и все – будильники, он всегда боялся проспать. Они одуряюще стучали, не попадая друг другу в такт.

Татарин с нежностью прочитал название на листке: «Тик-Так».

Сел и откинулся на стуле. Теперь издалека он всматривался на себя в зеркало и, вдохновившись, записал, проговаривая за собою вслух:

– Он имел мускулистое красивое тело, как атлет. Правда, лицо немножко подводило…– изменившимся, совсем незнакомым, елейным голосом произносил он. Откинулся на стуле. Потолок вспыхнул от проехавших мимо фар. И он продолжил, проговаривая вслух, как в пьесе: – Она была высокой красивой девушкой. Как только она зашла к нему, сразу прижалась к дверям, пораженная, не могла надышаться.

– Что с тобой? – спросил он.

– Тобой пахнет, – сказала она.

Ровно через три часа, ближе к прозаическому рассвету… Много раз татарин видел это со стороны – водка, оказавшись в теле, пригнала его в туалет. Удивляясь сам на себя, он обхватил руками белый фигуристый унитаз, встав перед ним на колени.

Иногда он поднимал измученное лицо и левой рукой тянул ленту туалетной бумаги от привинченной «рулетки» в стене, вытирал рот и отбитые на пишущей машинке, как у пианиста, пальцы. Холод унитаза, кафельного пола, куда бросила его судьба, и хаос тепла в теле не сочетались – и он задрожал.

Он проводил ночь, а рассвет встретил на кухне. С улицы его можно было видеть в окне у раскрытой форточки – он пил из пакета кефир, по-своему лечился. Порочная, искусившая его ночь отступила с первым звоном первого трамвая, что приравнивается к первым крикам петуха. Иногда звук скребущей лопаты или метлы дворника тоже спасает. Чары зла ослабели и померкли, как в негативе.

Яя (В каждую денежную неудачу повторяя одну и ту же фразу.): Ты живешь так, как идут ногами по дну. – И она «сделала» искореженное лицо, изображая жизнь Риты.

Яя нарисовала на салфетке Ритин профиль, приклеила его над кроватью.

– А что? – вспоминая, спросила Рита, – любила ты татарина?

– Ф-фу! – выкрикнула Яя, отмахиваясь – жест отрицания – рукой от подбородка. – Я однажды понюхала у него лоб между бровями… – Она накручивала прядь волос на палец, протягивая паузу. – Там кожа у него пахнет рвотой!