Петр Дедов - Светозары

Скоро он затих, вода из него уже не хлестала, а губы обметало зеленой, как у лошади, пеной. И только когда он открыл мутные с поросячьими ресницами глаза, я узнал в этом человеке нашего свата Петру, дезертира.

Взгляд его стал осмысленным, он показал руками, что хочет есть. Ванька сбегал в избушку, притащил сидорок с нашим завтраком и отдал деду. Курило вынул краюху черного, пополам с лебедою, хлеба, хотел отломить, но сват Петра кинулся на него, вырвал из рук сидор, вытряхнул все содержимое, и стал пожирать, давясь и глухо урча.

Когда ничего не осталось, он лег книзу лицом и затих, наверное, уснул. Только теперь мы пришли маленько в себя, отойдя в сторонку стали советоваться. Я рассказал, что это за человек и как на зимовье в Шайдоше он у нас с дедом Семеном украл и зарезал ручного барашика Егорку.

Ванька-шалопут тут же вызвался, пока сват Петра спит, отрубить ему топором голову. Дед Курило долго кряхтел, что-то обдумывал. Потом сказал:

— Дело не в том, што он враг, а просто человек все одно заздря загинет… Надо бы из деревни кого позвать…

— Да ты чо, дед? — вскинулся Ванька. — Пока до деревни добежишь, его и духу здесь не будет.

— Это так, — согласился Курило, — надо бы связать его, пока спит…

Решили так: окружить потихоньку дезертира и быть начеку. Дед Курило попытается связать сонного, а если проснется — наваливаться всем.

Окружили. Я старался спрятаться за Ванькину спину, Василек — за мою. Дыхание перехватывало, ноги подсекались в коленях. Курило присел на корточки и лишь коснулся разбитого сапога, чтобы подвести под него веревку, как сват Петра вдруг пружинисто вскочил, будто совсем не спал. Мы с воем сыпанули в разные стороны, дезертир ударил сидящего на корточках деда сапогом по голове и, пригнувшись, кошачьими прыжками бросился к лесу.

Все произошло в один миг. Когда мы опомнились и повернули назад. Курило лежал на спине, лицо его было залито кровью. Он что-то прошептал, мы склонились над ним.

— Хорошо, — прошептал он, — хорошо мне с вами, ребятки… Душой возле вас оттаял… И помирать хорошо… Всегда я думал вот так умереть… Чтобы не дома… не на печи…

Это была самая длинная речь деда Курилы за все время, сколько мы его знали…

Той же осенью до нашей деревни дошли слухи, что в соседнем поселке Лукошино нашли дезертира свата Петру в погребе прижимистого старика Петренко мертвым. Отчего умер — неизвестно. Известно только, что попировал сват Петра перед смертью на славу: осушил четверть самогонки, сколько мог, напихал за пазуху сала, вяленой рыбы, даже картошки. А что не вместилось — уничтожил: расколотил кринки со сметаной и банки с вареньем, остатки сала и рыбы затоптал в глинистый пол погреба.

Но уйти не смог — околел…

И снова была весна…

На деревьях проклевывались первые листья, и сквозные березовые колки были окутаны зеленым дымом.

Я сидел на просохшей меже у перелеска, грелся на солнышке. Голова кружилась или от слабости и усталости, или от бражного запаха березового сока. Сок желтыми шайками накипал на высоких, зимней порубки, пнях, пузырился и стекал по растресканной коре на землю, образуя густые, словно кулага, липкие лужицы. Над ними кружились и жундели большие зеленые мухи.

Клонило ко сну, и только закроешь глаза, как потекут из-под ног черные борозды вспаханной земли, и медленном хороводе закружатся березы, что стоят по краям пашни.

Но спать нельзя: ненароком нагрянет снова бригадир Илюха Огнев, как это случилось вчера. Я пахал здесь же, к вечеру так устал, что свалился на гребень борозды и заснул, Илюха налетел коршуном, начал материться и орать, что я лодырь и зря жру колхозный хлеб, напоследок вытянул меня кнутом вдоль спины и, нахлестывая коня, наметом поскакал на другой край полосы, где пасся выпряженный из бороны бык Шаман, а Ванька Гайдабура тоже спал в борозде. Но Ванька услышал крики, вовремя проснулся, схватил бич и стал отбиваться от наседавшего Илюхи. Хлестал коня по морде, тот вставал на дыбы, крутился и прыгал в стороны, а бригадир совсем озверел, подскакал к Ванькиной упряжке, вырвал из ярма занозу — длинный стальной прут — и, размахивая им, как саблей, снова ринулся на Ваньку. Я испугался, что Илюха его убьет, схватил палку и бросился Ваньке на помощь. Наверное, Илюха перетрусил, потому что круто развернул коня и помчался прочь. Негнущаяся в колене нога его пушкой торчала вперед…

Ярится Илюха в последние дни, не знает, на ком выместить злобу. Ушла от него Тамарка Иванова, сбежала опять к матери, тетке Анне. Как только узнала, что пришла похоронная на Саньку Гайдабуру, ее бывшего жениха, так этой же ночью собрала в узелок манатки и сбежала. Говорят, шибко переживал Илюха, приходил на коленях умолять, чтобы Тамарка вернулась, выл по-бабьи и рвал на себе волосы, а она, будто бы, сказала ему: «Коль погиб мой сокол, так одна вековать буду. Нет мужиков — и ты не мужик».