Петр Дедов - Светозары

Семья обитает в маленькой саманной избушке, и мне непонятно, как она там размещается. Наверное, так же, как сельди в бочонках. Ведь одних только детишек — тринадцать человек! Да сами родители, да старуха, хозяйкина мать?!

Хозяйку зовут Гульджамал. Она подвижная, веселая и хорошо говорит по-русски. (Замечу, кстати, что сколько бы мне после ни приходилось встречать многодетных матерей, они всегда были здоровы и жизнерадостны, — наверное, без этих качеств женщина вообще не способна не только воспитать, но и родить много детишек.)

Так вот, Гульджамал — невысокая и юркая бабенка, со свежим, до коричневого лоска загорелым лицом. Когда при первом знакомстве я спросил, сколько у нее детишек, она, озабоченно наморщив лоб, долго шевелила губами.

— Кажется, тринадцать штук пока… Чертова дюжина…

— А мужа твоего как зовут?

— Если по-русски — Жорж.

— Это скорее по-французски.

— Старшая дочка Фатима его так зовет. Говорит, так сейчас модно. А перевести с казахского ведь всяко можно…

Вечером, когда пришла со степи отара, познакомился я и с самим хозяином. Внешне напоминал он копченого чебака: пропеченный жарким степным солнцем, коричневый, усохший до невесомости. На костлявом, с кулачок, личике — круглые и какие-то пугливые, как у зверька, глаза. Я поговорил с ним. Жорж все пытался улыбнуться, а мне казалось, что ему трудно это сделать — так затвердела, испеклась до черноты на его лице кожа. Он поднимал только верхнюю губу, оскаливал желтые зубы, а лицо было неподвижным, и глаза оставались настороженно-грустными.

— Ай-баяй, какой большой изба! — воскликнул он, обежав вокруг нашей стройки. — Зимой надо шибко много дров и кизяк!..

— Стико детишек у тебя, а ты волнуешься, — успокоил его Кузьма Барыка. — Каждый по разу стрельнет — и в хате тепло. Только гороху побольше добавляй им в рацион.

— Ай-яй-яй! — крутил головой чабан. — У меня будет шибко большой изба, а у баранов кошара совсем маленький.

— Чем ты не доволен, дружка? — вмешался в разговор Филимон Пупкин. — Не ндравится — поменяйся жильем со своими баранами.

— Совсем у тебя башка не варит! — рассердился Жорж. — Барана шерсть густой, а люди голый. Как, скажи, голый люди в кошара без печки будет жить?..

Работа у чабана была тяжелая. Целый день в степи, на жаре. Все старшие ребятишки, кто мог уже бегать, помогали отцу пасти овец. Была у Жоржа лошадь, молодой красивый меринок вороной масти, но отару он пас почему-то пешком. На мой вопрос восторженно воскликнул:

— Шибко горячий конь Каракер! Прямо — шайтан! Верхом поедешь — убьет! В совхозе все боятся его — мне на хутор отдали.

— А тебе он зачем, если ездить нельзя?

— Как нельзя?! Старший мой дочь Фатима на нем ездит. У-у-у! Любой птица перегонит! Сам увидишь. Она у бабки гостит, скоро домой придет.

— Сколько ей лет?

— Она такой же старый, как ты. Девять классов кончила. У-у, какой грамотный! Буква писать умеет! Пляшет — шибко хорошо! Ногами быстро дрыгает, как резаный овечка! — Жорж обнажил в улыбке редкие желтые зубы.

— Как же она не боится верхом-то на таком диком коне?

— Она никаво не боится!..

А вскоре я увидел эту загадочную девушку, вернее, не ее саму, а… Как-то вечером, на закате солнца, сидел на довольно высоком уже срубе, верхом на бревне, и сверлил буравчиком дырку для очередного шканта. Был я один, — не помню уж, почему мужики ушли со стройки раньше, — вдруг чувствую: кто-то за мной наблюдает. Это удивительное чувство, наверное, знакомо всем: вроде ни души кругом, но ты спиной, затылком, кожею ощущаешь, что кто-то пристально на тебя смотрит. И взгляд этот действует на нервы как прикосновение.

Я огляделся вокруг. Пусто, тихо. Только внизу, в щели между бревен, что-то мелькнуло, словно проскользнула мышь. Потом в щели поближе я увидел два черных и круглых, как у зверька, глаза. Глаза мгновенно исчезли, но через минуту я почувствовал их сзади, за своей спиной. Резко обернувшись, снова встретился на миг с двумя круглыми звероватыми глазами. Думал, балуется какой-нибудь бесштанный казашонок, запустил щепкой и увидел, как от сруба к растущим рядом кустам тальника скользнула тень совсем взрослой девчонки. А когда пришел на ужин, то узнал от хозяйки, что нынешней ночью с попутным грузовиком приехала домой ее старшая дочь Фатима.

И с этого дня меня всюду стали преследовать ее глаза. После ужина, в тихий сумеречный час, и любил иногда, если не сильно уставал, побродить в степи, вокруг мелкого озера с зеленоватой зацветающей водой или в низинке, среди кривых березок и осин. Пожалуй, именно в эту пору, на грани дня и ночи, степь особенно привлекательна. Жара сменяется недокучливой теплынью, утихают все звуки, в небе начинают промигивать первые звезды, и древний покой разливается над великой степной равниною.