Ненси Джонс - Молли

– Хватит молоть чепуху, ты, дерьмо, – сказала я. – Ты думаешь, что ты выиграл, по ты ошибаешься. Подожди!

Позже.

Я попыталась позвонить Крисси из аэропорта, но он меня застукал. Он сказал, что если кто-то о чем-то узнает, все попадет в газеты, и всем станет известно, какая я лживая и ужасная девочка.

– Не могу же я допустить, чтобы все узнали, какая ты патологическая лгунья, моя дорогая. Представь себе, как станут читатели относиться ко мне. Вдовец, обеспокоенный поведением своей невоспитанной падчерицы! Не слишком красивая история, это уж точно.

Сегодня мы где-то в Скалистых горах. Темно, ничего не видно. Дик за обедом изображал преданного отца, расстелил пальто у нас на коленях, а потом взял мою руку и засунул себе в ширинку. Я крепко сжала кое-что, и oн тут же отпустил меня. Ха! А что oн мог сделать? Как раз подойти официантка, предложить мне еще коки.

Дик так чувствителен к этому – всегда ищет, кого бы очаровать. Он улыбнулся официантке и снова взял мою руку. Ну что ж, если он хочет, чтобы в его рекламной поездке я стала чем-то вроде талисмана, ему придется хорошо за это заплатить.

Когда я в первый раз прочитала о том, что этот человек изнасиловал Молли, я не думала об этом в таком ключе. У меня не было слов, мыслей, чтобы описать случившееся с ней. Мне казалось, что что-то огромное и голодное повисло в воздухе, и Молли пожирала это что-то, задыхаясь в светлом вихре желания.

Я ничего не сказала своим родителям – ни сразу, ни потом – о содержании дневников. Каждую ночь мне словно являлась тень ее отчима, пожирающего ее, позорящего все ее естество.

Той весной Бобби Бейкер пригласил меня на прогулку. В апреле я снова начала учиться в школе, но очень быстро уставала. На занятиях по физкультуре я сидела в зале и играла в шашки с Эдир Хэрмон, которая сломала ногу, а Нелли и другие девочки бегали, прыгали и кричали на поле. В воздухе пахло зеленью и весной, но у меня очень болели ноги. Мускулы мои атрофировались после долгих месяцев, проведенных в постели. Иногда, когда я шла, мое тело словно отставало от меня, и тогда я падала на землю.

Но, несмотря на это, доктор Уилсон разрешил мне пойти на прогулку с Бобби, хотя мне нельзя было танцевать, а вернуться домой я должна была не позднее одиннадцати.

Когда Бобби пришел за мной, мама помогла мне приколоть к корсажу платья розовые и желтые бутоны роз, которые он принес. Я была тронута: он помнил, что платье у меня было лимонного цвета. Мы сели в машину его отца, и он повез меня к школе, проявляя постоянную заботу о том, чтобы мне было удобно: очень плавно тормозил у дорожных знаков «стоп», медленно нажимал на педаль газа и так же медленно отпускал сцепление. Я была благодарна за такое внимание, потому что совершенно растерялась и не знала, что сказать: он выглядел так торжественно в своем взятом напрокат фраке, так не походил на других ребят, с которыми я столько раз играла в баскетбол.

Спортивный зал школы был украшен картинками с изображениями Парижа, Эйфелевой башни, Триумфальной арки, Елисейских полей. Мы сидели в «бистро» и пили имбирное пиво, а пары кружились вокруг нас под «Не давай звездам проникнуть в твои глаза». Когда оркестр заиграл песню из «Мулен-Руж», «Где твое сердце?», Бобби взял меня за руку и вывел на танцплощадку.

– Не волнуйся, – сказал он, обнимая меня. – Я буду держать тебя крепко.

И он держал меня крепко, заботясь при этом, чтобы розовые бутоны у меня на груди не помялись. От него пахло дезодорантом и кремом после бритья, экзотичным и очень приятным – похоже на геркулесовую кашу с корицей.

– Как хорошо! – сказала я.

Я не отстранялась от него, как делала это во время нашей поездки год назад. Нас окружали бальные зеркала, так что даже воздух казался наполненным сверканием звезд. Потом мы стояли под звездами на дорожке у моего дома, и казалось, что всю обратную дорогу мы прошли, танцуя, что танец так и не кончился, а наши ноги не могли остановиться, скользя над деревьями, лужайками и молчаливыми улицами, и чувствовались лишь руки Бобби у меня на плечах.

– Я хочу тебя поцеловать, – сказал он. Голос его звучал где-то около моего уха, дыхание щекотало мне волосы. Я закрыла глаза, повернулась к нему лицом и вдруг увидела, что за те месяцы, что я пролежала, как инвалид, он стал выше меня.

Четверг, 4 сентября 1947 года

Сейчас мы с Диком живем в какой-то комнате, где горячая вода в ванной кончается прежде, чем успеешь намочить голову, а матрас падает набок, словно тонущий корабль.