Сухбат Афлатуни - Глиняные буквы, плывущие яблоки

Я, почти растворившийся в скользкой стене.

И учитель, рисующий что-то на полу из крови, которая бежит у него из носа.

Поднимается с пола, находит, наконец, проклятую тряпку. Обматывает запретную территорию тела, от пупка до колен. Идет в мою сторону. Плохо идет.

Как будто все на нем идет по отдельности, еле-еле хватаясь друг за друга: живот за грудь цепляется, короткая шея — за голову, узкие, как знак «минус», глаза — за лицо… Идет. «Тема нашего сегодняшнего занятия, дети…», — говорит он кровавыми губами.

Я отслаиваюсь от стены и делаю шаг к нему по кипящему мрамору.

Бывший учитель приближается — и проходит сквозь меня.

Потому что в прошлый Банный день меня в Бане не было. Я лежал, больной, у себя во дворе. Смотрел, как мои дети пускают на крыше бумажного змея. Когда змей вырвался из их детской власти и улетел, я пропотел и выздоровел. О том, что голое село натворило в Бане, мне рассказал Муса.

Рассказ у него смешным получился, у меня от смеха голова на подушке прыгала.

Больше всего он и другие сельчане на хвостик упирали. Что хвостика не оказалось. А про то, как ловили учительскую гурию… Так не поймали же. Что зря рассказывать.

Но меня в Бане не было.

Поэтому неудивительно, что бывший учитель прошел сквозь меня. И я ничего не почувствовал — даже когда его соленый от крови подбородок через мое горло прошел.

Странно было другое. Когда я обернулся, то вместо прежнего учителя, уходящего в тяжелые банные облака, я увидел спину и затылок нового… Нового учителя.

— Учитель, откройте!

Завела свою сторожевую песню собака.

Ничем, кроме собачьего лая, темнота не откликалась.

Казалось, лай издавал сам дом. Лаяли окна. Лаяли сухие яблони. Я понял — они подражают адскому дереву заккум, у которого, как сказал однажды мулла, плоды в виде голов свиней и собак.

— Кто это? — зашаркали изнутри.

Жив. Слава тебе… Жив.

— Это я, учитель. Я, Абдулла.

Дверь открылась. Учитель, в той же одежде, в какой мы бросили его здесь, смотрел на меня. Даже строчки удивления нельзя было прочесть на его лице.

— Я принес вам керосин, — сказал я, болтая вонючей канистрой. Не мог же с пустой рукой прийти.

Он поблагодарил и пригласил войти.

Лампа оказалась исправной, на свет тут же прилетели всякие ночные червяки.

Мы воспользовались чайником самоубийцы и остатками заварки. Чайник был маленький, жестяной. Я показал, как можно на керосиновой лампе чай нагреть.

Учитель достал печенье, которое привез с собой.

— Да, — сказал я, вонзая зубы в городское печенье. — Сейчас, наверно, в городе люди электричеством наслаждаются. Да что — в городе! В соседнем селе раз в неделю обязательно или электричество, или воду дают. Один раз даже газ по ошибке дали. А причина обыкновенная. Председателя им хорошего Бог дал. Из образованной семьи.

— А почему наш Председатель огорчился, когда я об отце его спросил?

— А вы разве не знали, когда спрашивали? — спросил я, хитро пережевывая печенье.

Нет, он не знал… Откуда ему знать… Нет, Сабир-акя ничего не рассказал об отце Председателя. Почему он именно об отце осведомился?

— Знаете, — сказал учитель, — привычка у меня есть. Когда какой-то человек мне злым кажется, я его маленьким начинаю представлять, каким он мог быть в детстве. Может, это немного смешно для вас, но я уже так натренировался, что очень похоже представляю; потом, когда детские фотографии этих людей встречаю — сам испытываю удивление, такое сходство… И еще родителей этого человека себе представляю, как они с ним, маленьким, возятся.

Учитель перевел дыхание. Не умеет долго говорить, бедняга.

— А с Председателем… — продолжал. — Его самого представил, такой толстощекий рыжий мальчик в синей кофте.

— Точно! — я чуть не опрокинул чайник. — Председатель в детстве рыжим был, потом волос обычным стал.

— Потом матушку его представил… Маленькая, сухая.

— И это угадали! Ее наши женщины Мышкой называли: «Мышка, Мышка!». Учитель, у вас талант, его наукой исследовать надо! Как вас с такими способностями из города отпустили…

— А вот отца Председателя не смог представить… Поэтому и спросил.

Так-так… Рассказать — не рассказывать?

— Насчет его отца, учитель… Конечно, то, что про него болтают, это для уха образованного человека — чушь и мифология…

В пиалу ко мне упала маленькая серая бабочка. Упала на спину, на крылья, и прилипла к воде. Спас ее из пиалы пальцем, облачко пыльцы все равно на чае осталось.