Сухбат Афлатуни - Поклонение волхвов. Книга 2

Из бумаг выпал женский фотографический портретик.

Великий князь быстро глянул на отца Кирилла.

Убрал портрет в папку:

— Итак, господа, в вашем распоряжении две недели, чтобы освежить в памяти бессмертные страницы Шекспира и обдумать, как… Да, в самой трагедии будут сделаны некоторые купюры. Будут еще кое-какие изменения, но мелкого характера.

Лакей раскладывал конверты перед каждым.

— Это мои письменные пожелания и небольшой задаток, — пояснил князь и сосредоточился на пустой сцене.

Это лицо выпало из книги. Кириллу одиннадцать лет, он на диване отца, листает книги. Он интересуется искусством, у него болит голова, отец на строительстве, мать внизу ласкает одну и ту же клавишу: ля-диез, ля-диез… Толстые страницы, искусство Италии. Лица мужчин и женщин. Женщины спокойны, наполнены своей красотой до краев, до высокого, как кувшин, лба. У них улыбка просыпающихся детей с чуть вспухшими губами; от взгляда на них руки покрываются ледяными муравьями и болит рядом с неприличным местом. Ему нравятся лица мужчин, особенно святых Себастьянов. Они стоят у столба, обнаженные, и наслаждаются своей смертью. Иногда у себя он подходит неодетый к зеркалу и представляет себя Себастьяном. Закатывает глаза, выставляет вперед ножку.

Или нет, рисунок выпал из другого тома, искусство Испании. Эль Греко, Мурильо, кающиеся грешники, немецкие пояснения. Здесь нет наполненности, все расплескано, лица — отражения в монастырских лужах, задетых каблуком. Ночь пахнет лавром и лимоном, все сильнее сосет в низу живота, ложатся под сквозняком языки свечей, искусанные губы молятся на чахоточной латыни, чтобы ночью слиться с другими губами… Нет, не то… Рисунок с ее лицом выпал и лег на ковер в трапецию света из другой книги, немецкая живопись. Дюрер, рисунки-формулы, картины-теоремы. Расплывшиеся, как моченые яблоки, мадонны Кранаха. Нет, нет. Не оттуда выпал. Выпал ниоткуда. Из темного воздуха отцовской комнаты.

Кирюша на диване. Прикасается к портрету губами, водит ими по шершавой фактуре.

Голос отца: «Что ты делаешь!? Где ты это взял?»

«Я смотрел книги, она упала».

Голос матери: «Не надо, не надо…» Увела его вниз, обняла ледяными руками: «Это его мать. Мать отца». Тени разрослись в гостиной как водоросли. Водоросли качнулись, отрыжка пузырьков исчезла на потолке. Мать подплыла к роялю, смахнула тину. Больно надавила на ля-диез. «Ну что ты смотришь? Это твоя несчастная бабушка, которую увели в плен».

Ночью он проснулся: женщина с рисунка была рядом. Он закопался в одеяло и слушал сердце. Голый подросток у зеркала закатывал глаза. У него оттопыренные уши и музыкальные пальцы. Стрелы впиваются в него, брызги крови бьют в зеркало, ползут вниз. Самовар похож на храм Святой Софии, к блюдцу с вареньем бежит муравей.

— Два слова, ваше императорское… — Отец Кирилл задержался в ложе. — Могу я говорить с вами напрямую? Для чего вам эта игра со мной?

Князь поднял подбородок, промолчал.

— Для чего вы сейчас извлекли этот портрет? Снова молчите… Когда я умолял вас сказать, что вам известно о ней, и вы вот так же… Хорошо, скажите хотя бы, вы видели ее?

Князь быстро кивнул.

— Когда это было?

— Было… — Князь говорил с остановками, глядя в зал. — Было. Мне было дозволено видеть ее один раз. Она была так же свежа и прекрасна. — Помолчал. — Словно наше земное время не оставило на ней следов… Простите, меня ждут.

— Последнее слово. Что же было в этом проклятом коконе?

— Ну, если верить нашим друзьям… Впрочем, вы сами тогда предположили. Дар слова, или как он у них там по-арамейски. Какие вы проповеди произносить стали, а? Цицерон! Сейчас-то уже не то? Молчаливым стали, косноязычным.

— Да… Но я думал, это из-за ранения.

Князь протянул отцу Кириллу конверт:

— Не забудьте вот это. Там, в записке, может, и найдете что-то интересующее.

Отец Кирилл остановился у выхода:

— Так где сейчас эта… «звезда»? Это ведь вам известно.

Князь снова уставился на сцену:

— В Англии, у мистера Вильяма Стэда.

— У кого?

— Известный журналист, оккультист, мой старый знакомый. Читайте газеты, там о нем есть… Ступайте, батюшка. — Тихо, взал: — For England! Farewell, dear mother [18] Итак, в Англию! Прощайте, дорогая матушка («Гамлет», акт IV, действие III). .

Ватутин и Чайковский-младший ожидали его в буфете.

Чайковский уже успел наведаться в свой конверт — перед ним желтела рюмка шустовского. Ватутин демонстративно пил чай.

— Отец родной! — поднялся Чайковский. — Не за себя рад, за тебя рад. Мы с вами этого Шекспира… англичанишку…