Джеймс Хайнс - Расклад рун

Сегодня небо было особенно мрачным и являло собой некий движущийся аспидно-серый потолок, толкаемый ледяным ветром с Манитобы. С утра оно плевалось злобным колючим дождем, затем мокрым снегом и, наконец, извергло из себя мерзкую снежную кашу. Как замечали участники конференции именно такая погода и нужна, чтобы пробудить тоску по субтропикам, где когда-то злобные гавайцы зарубили несчастного капитана Джеймса Кука. Интерпретация названного события вызвала одну из самых острых дискуссий в истории и антропологии Океании. Приняли ли Кука напавшие на него аборигены за Лоно, бога ежегодного обновления природы, как настаивал Джозеф («Джо») Броди, упрямый и циничный старый ирландец, закаленный в интеллектуальных схватках боец со знаменитого факультета антропологии Висконсинского университета? Или же его смерть была вполне оправданной реакцией народа, который вот-вот должны были поработить белые, на наступление европейского империализма, как считал бывший аспирант Броди Стэнли Тулафейл, гордый и красноречивый уроженец Самоа, мужчина весьма крупного телосложения, с силой интеллекта которого могла сравниться только изысканность его манер?

В жарком споре эти двое перевернули с ног на голову все исследования по истории и культуре Океании. Ирландец обвинял уроженца Самоа в этноцентризме из-за приписывания гавайцам европейского буржуазного рационализма, а уроженец Самоа, со своей стороны, обвинял ирландца в «туземном» мышлении и в примитивной вере в божественность Большого Белого Отца из-за Океана. В нынешний уик-энд впервые с университетских времен, когда они были еще учителем и учеником, им предстояло сойтись в открытом гладиаторском поединке, лицом к лицу, mano a mano [10]перед аудиторией, состоящей из их коллег и соратников по исследованиям истории и культуры Океании.

Конференция созывалась по инициативе звезды антропологии Средне-Западного университета, постмодерниста и светского льва Грегори Эйка. Ему конференция была обязана практически всем, начиная от тщательнейшим образом продуманного списка приглашенных ораторов до разработки плаката. Она заслуженно претендовала на то, чтобы стать гвоздем академического сезона, запомниться не меньше, чем сам предмет спора. В ней чувствовался привкус жутковатого боевика с монстрами, и многие именно в этом привкусе черпали свое научное вдохновение.

Впрочем, главному событию не суждено было состояться. Подобно многим дилетантам, Грегори Эйк переоценил свои таланты по крайней мере в одной области, имевшей отношение к подготовке конференции, – в графическом дизайне плаката. Утром первого дня конференции, когда он вошел в переполненный лекционный зал аспирантского корпуса университета на десять минут позже положенного времени, как и требовал особый светски-академический стиль, напряженное ожидание присутствующих достигло такой степени накала, что еще чуть-чуть – и они стали бы в истерическом нетерпении размахивать зажженными зажигалками или что-нибудь скандировать, подобно футбольным хулиганам, или прыгать через головы друг друга.

Все немного успокоились, когда Грегори вступил на кафедру, откинул со лба прядь густых золотистых волос, поправил микрофон, провел рукой по тщательно отращивавшейся к открытию конференции трехдневной щетине, откашлялся, чтобы обратиться к аудитории с несколькими блестящими и изысканно остроумными вступительными репликами. Однако не успел он произнести и слова, как с места поднялась смуглая молодая женщина с копной черных кучерявых волос и очень громким голосом задала вопрос профессору Эйку относительно идеологии, на которой основан плакат конференции. Почему гавайский вождь подан в виде отвратительного шаржа, толстогубым животным с дубинкой, а Кука представляет вдохновенно изображенный череп с изысканной игрой света и тени – всем известный символ духовных таинств и интеллектуальной мощи?

Зал был буквально наэлектризован. Воцарилась гробовая тишина. Возникший конфликт обещал стать еще более увлекательным, чем намечавшаяся дискуссия. Профессор заморгал своими голубыми глазами и что-то побормотал в ответ, заикаясь. Каждый из двух предполагавшихся диспутантов, сидевших по обе стороны от кафедры, по-своему истолковал происшедшее. Лицо профессора Броди покрылось густой краской и сделалось еще более воинственным, чем прежде, что придало ему неожиданное сходство со Спенсером Трейси.

Броди несколько раз откашлялся и стал искать взглядом глаза профессора Эйка, словно пытаясь сказать ему: «Позволь мне лично решить эту проблему, парень». Профессор Тулафейл, со своей стороны, просто сжал губы, скрестил руки на груди и закрыл глаза: пусть белые сами выпутываются из подобных ловушек. Тем временем Грегори Эйк предложил женщине, задавшей вопрос, обсудить его на заседании одной из секций, планировавшихся на послеобеденное время. Та отказалась принять его условия и заявила, что вся конференция обязана дать ответ на ее вопрос.