Энтони Берджесс - Хор из одного человека. К 100-летию Энтони Бёрджесса

— Не могу сказать, что это выгодное вложение, — ответил он. — Вы ничего не получите от этого, если не считать, скажем, духовной удовлетворенности. Три сотни фунтов вполне достаточно.

— Вы хотите сказать, что я выброшу три сотни фунтов на ветер?

— О, — сказал Эверетт, — мы ведь должны заботиться о ценностях, разве не так? И независимо от того, дурна моя поэзия или хороша, остается проблема принципов, правда же? В наши дни, когда даже сын мусорщика учится в университете, наверняка греховно и неправильно замалчивать безвестного Мильтона. О нет, — добавил он, ухмыльнувшись и хохотнув, — я не утверждаю, что я — Мильтон или даже близко.

— Не замолчанный, и не безвестный, — сказал я. — Ваше имя на слуху. Думаю, какие-то ваши стихи даже войдут в антологии. Кое-что выживает, потому что в том есть необходимость.

Я отпил немного темного эля.

— Кому-нибудь ваше «Избранное» нужно?

— Да, — ответил Эверетт, каким-то образом одновременно затаив дыхание, — отдельное стихотворение или даже вошедшее в антологию значит очень мало. Важен весь корпус, картина всей личности поэта. И она должна быть предъявлена миру, моя поэтическая персона, я имею в виду. Я ждал слишком долго. Может, и времени у меня осталось не так уж много.

Было слышно, как Имогена сказала одному из дельцов:

— Ладно, не нравится — вали отсюда.

— Я должен подумать, — сказал я. — Да я и не так уж богат. Я не могу просто так выбросить три сотни фунтов.

— Вы не выбросите их.

— Не выброшу?

Я вдруг разозлился, темперамент Имогены оказался заразен. Я подумал: все, что я нажил, я нажил среди москитов и мошкары, змей в спальне, в долгой изнурительной жаре, скуке, раздражении от работы с местными чиновниками. Кто такие эти милые домоседы, милые доброхоты, чтобы пытаться выдурить мои деньги, и раздражаться, если это у них не получается?

— Они будут потрачены в честь и во славу Эверетта, на толстенную книгу Эверетта, на неподдельный поэтический талант, — импровизировал я, — в лучших традициях. Недостаток оригинальности компенсируется добросовестным мастерством, хотя темы зачастую шаблонны.

— Так, — сказал он, — не хотите, как хотите.

— Я этого не сказал, я сказал, что должен подумать.

Было слышно, как Имогена говорит американцу.

— Ну ведь никто вас сюда не звал, разве не так? Если вам не нравится эта гребаная еда, то почему бы вам не…

Мэннинг уже засунул трехпенсовик в музыкальный автомат, тот играл очень громко, обилие басов сотрясало стекла. Я говорил отчетливо, Имогена тоже, Эверетт сидел в раздраженном молчании.

— Да скажи ты ей, — обратился американский бизнесмен к Эверетту, заглушая автомат, — что все путем, просто скажи ей.

Казалось, Эверетт не слышит. Три бизнесмена взяли свои пальто из маленького алькова, где еще поместился и телефон. Они и Мэннинг исполнили сожалеющую пантомиму, рты открывались и закрывались с бесшумной энергией. Имогена и Элис были поглощены беседой, головы сдвинуты, губы время от времени прижаты к уху собеседницы — кивок, кивок, улыбнулись, нахмурились, глаза в глаза, музыкальный автомат для них не существовал. Дельцы ушли — без обид, все равно пора было уходить. Я посмотрел на часы — уже был седьмой час, и пабы открылись. Вечер? Выпивка, выпивка, выпивка, телевизор, кино. О боже, какая скука. Дай мне изменить место действия, дай мне добраться до Лондона. А что в Лондоне? Выпивка, ланч, выпивка, обед…

Песня закончилась, застигнув Имогену и Элис за оживленной трепотней.

— Нет, моя дорогая, это он так думал о себе, но на самом деле ни бельмеса не соображая.

— Да, да, я знаю.

— Я хотела просто показать на примере…

Они почувствовали необычную тишину и захихикали. Обе были очень красивы — светлая и темная головки, склоненные друг к дружке, взгляды обращены к нам, отличные зубы сверкают.

— Слава богу, вы выключили этот чертов грохот, — сказала Имогена.

Мэннинг ухмыльнулся, его трудно было оскорбить. Эверетт сидел мрачный, не прикасаясь к темному элю.

— Мы еще встретимся, сказал я, — когда вернусь из Лондона. Я дам вам знать.

Он угрюмо кивнул. Мэннинг открыл дверь на тройной стук. Вошла девушка, улыбаясь через всю комнату Элис, ее свободе. Я подумал, что вошедшая не слишком привлекательна. Надо ли мне пригласить их пообедать, думал я, — Элис, Имогену, Эверетта? Потом я решил не приглашать, черт с ними со всеми. Когда я брал пальто из алькова, то заметил, что молодящаяся пара все еще поедала друг друга глазами — темная, безмолвная трапеза, пролетарий в очках читал (один бог знает как) газету, Вест-индский гитарист улыбнулся мне и протянул матерчатую кепку: