Энтони Берджесс - Хор из одного человека. К 100-летию Энтони Бёрджесса

В попытке самоубийства главное — жест. Нужно вызвать страх и сожаление у близких, которые недостаточно тебя любили. Таблетки подействовали почти сразу, и страх и сожаление сработали у нее быстрее, чем у меня. Она послушно глотала соль с водой, но уже в начале процедуры обмякла и ударилась головой о край умывальника. Я оттащил ее, уже потерявшую сознание и залитую кровью, на постель и вызвал скорую помощь. «Скорая» долго не приезжала, так что, можно сказать, единственные приметы деревни — это зелень и отсутствие помощи извне. Когда же она все-таки приехала, медики огорченно покачали головами: затрудненное дыхание жены становилось все слабее. Мы долго добирались до больницы под Гастингсом. Там подключили желудочный зонд. Я ходил взад-вперед, словно будущий отец, хотя вид у меня был более виноватый. Проходившие медсестры требовали, чтобы я потушил сигарету. Их холодные взгляды усиливали чувство вины. Что может служить большим доказательством жестокости мужа, чем попытка самоубийства жены?

Христианское богословие учит нас, что только Бог знает природу греха, и человечество демонстрирует глубину своего падения тем, что неспособно оценить свой грех в отношении высшей реальности. Представьте себе, что Бог — снежное поле, наделенное разумом, и, когда человек случайно мочится на него, тот содрогается от муки. Я ем мясо по пятницам и пропускаю воскресную мессу, а Бог страдает, рыдая от космической зубной боли. Мы недоверчиво к этому относимся, потому что мы — падшие люди. Мужчина становится менее скептическим, когда он без всякой задней мысли (если это действительно так) делает больно своей женщине. Между мужчиной и женщиной зияющая нравственная пропасть, и было бы лучше передать богословие в руки женщин, чтобы они, исходя из собственных представлений о нравственности, объяснили замысел Бога. Если верить Кьеркегору, Дон Жуан искал Бога в женщине. Я ходил по коридорам больницы и исследовал свою совесть. Я не знал точно, что плохого совершил, поэтому подозрения мои были самые чудовищные. Арабы употребляют слово nusus, когда говорят о неспособности мужчины выполнить супружеский долг, подразумевая под этим разные ублажения женщин. Неужели nusus привел ее к попытке самоубийства? Неужели у меня просто (но «просто» — мужское слово) не хватило нежности, внимания? Может, мой грех коренится в прошлом, когда я повез ее в тропики, довел до анорексии и подсказал утешение в джине? А может, она страдала от близкой перспективы моей смерти, хотя теперь такой перспективы уже не было?

Я навещал ее в больнице дважды в день и, следовательно, весь день проводил в Гастингсе. Только что женившемуся Эндерби предстояло долго дожидаться медового месяца в Риме. День в Гастингсе проходил в пабах, если они были открыты, или в кино, если закрыты. Здешние пабы мне не нравились. К примеру, заказываешь джин с тоником и со льдом, а приносят джин с одним тоником и говорят, что льда нет. Я впадал в ярость: теплый джин все равно что рвотное, и уходил в раздражении, находясь и сам на грани нервного срыва. Именно тогда я посмотрел фильм «Потопить ‘Бисмарк’» [147] «Потопить ‘Бисмарк’» — английский фильм (1960), режиссер Льюис Гилберт. , где сцены разрушений производили впечатление без каких-либо мелодраматических эффектов. Как было бы хорошо жениться на спокойной темноволосой женщине, офицере вспомогательной службы военно-морских сил с акцентом ученицы Роудин-скул. Линн была слишком агрессивной. К ней прибывали силы, и она гневно набрасывалась на меня за то, что я ее спас. Она вспоминала рассказанную в детстве историю о буром медведе, который скатывался в клубок, когда наступала зима, а весной «раскатывался». Но однажды он так и не сумел развернуться. Ей хотелось видеть себя этим медведем. Она плакала о нем и о себе. Когда ее выписали из больницы и привезли домой, я поставил себе задачу — стать лучше. Похоже, я многого достиг, но этого явно не хватало. Меня сбивала с толку книга женского богословия на непонятном языке.

Палатная сестра в очках на заостренном носу была ярой пресвитерианкой. Линн возмущало ее осуждение всех грехов, в том числе и гражданских правонарушений. Если с позиций медсестры рассматривать жизнь, то ничего, кроме смертного приговора, заслужить нельзя. Но когда у Линн после промывания случилось нечто вроде эпилептического припадка: она покачнулась, и на губах у нее выступила пена, медсестра утратила свою обычную суровость и стала, напротив, внимательной и даже проявила чуткость. Вернувшись в Этчингем, я увидел, что Хайи описал весь ковер, а заодно обгрыз ножку стола. Я приготовил свежего цыпленка в бренди (а это более эффективное рвотное, чем теплый джин). Но тут на пороге появилась Линн, приехавшая во взятой напрокат машине. Ее, хорошо одетую и даже с накрашенными губами, привели в кабинет больничного психиатра, откуда она с визгом выбежала, когда тот стал уверять ее, что все суицидные проблемы от неправильно выбранного партнера. Она тут же выписалась из больницы.