Владимир Дружинин - Тюльпаны, колокола, ветряные мельницы

Посреди комнаты торчит железная печка — не очень надежная защита от холода, и тетушка Лоберия, садясь к столу, ставит ноги на ящик с горячими углями. Ночью она крепко закутывается в своей кровати, за ситцевой занавеской.

Впрочем, кроватью это сооружение трудно назвать — скорее ящик или шкаф, на дне которого и спит тетушка Лоберия. Перед ним табуретка. Тетушке Лоберии надо встать на нее, чтобы попасть на свое ложе, приподнятое над полом для защиты от наводнений.

Племянник осведомляется о здоровье. Тетушка коротко отвечает. Сама она ни о чем не спрашивает. Моя незнакомая личность не вызывает у нее видимого любопытства.

— Все вышивки — ее работа, — говорит мне Марта. — Нагрудники она меняет каждый день. Для кого? Нет, не для гостей, не для туристов. Для себя…

Тетушка Лоберия молчалива, но за нее очень много рассказывают ее костюм, ее вещи. О временах стародавних, когда люди не спешили так, как сейчас. Об утлых рыбацких парусниках, о нескончаемых днях ожидания… Только рукоделье — стежок к стежку, петля за петлей — помогало выносить тревогу за ушедшего в море.

К тетушке Лоберии муж не вернулся. Погиб он или прибился к другому берегу, до сих пор неведомо. Случилось это почти полвека назад. Она же осталась в своем мирке, встает всегда в один и тот же ранний час, кормит козу, поросенка, чистит и моет свое жилье, меняет нагрудники, аккуратно вдевает под шапочку накладную челку, — своих волос уже не хватает. Вечером вышивает новые нагрудники, шапочки, пояса, ленты, полотенца местным маркенским орнаментом, переходящим из века в век. Ждать ей с моря некого…

А впрочем, как знать, не томит ли ее извечное женское ожидание, словно застоявшееся в этих стенах. Может быть, под удары шторма она безмолвно разговаривает с пропавшим без вести и с другими ушедшими языком символов, возникающих на полотне под иголкой: сердце означает любовь, птица — веру, якорь — надежду.

Тетушка Лоберия снимает с комода ларчик, вынимает свои изделия.

— О, вы ей понравились! — шепчет мне Марта. — Она редко показывает…

Тут и праздничное, и траурное, темных и приглушенных тонов, причем, последнего больше. На Маркене полторы тысячи жителей, а фамилий всего тридцать шесть, браки — в пределах своего селения, и, стало быть, тетушка Лоберия непрерывно чтит память какого-нибудь близкого или дальнего родственника.

Прощалась она с нами без слов, без улыбки. Выпустила, закрыла нижнюю створку двери и проводила нас взглядом — скрестив руки, прямая, строгая.

На нас, одетых по-городскому, таращили глаза детишки, все в кломпиках, в длинных юбках до пят, все с кудряшками. У мальчиков на чепцах выстроены розочки.

Мы покатили обратно по дамбе. Маркен, крохотный заповедник прошлого, скоро растаял позади. На материке, с его городами, заводами, автострадами, нейлоном, он вспоминается как сновидение. В живучести народных традиций я убеждался часто, но Маркен потряс меня.

— Ну, допустим, — рассуждает Герард, — тетушка Лоберия приедет в Амстердам. В музей, смотреть Рембрандта, она не пойдет. Она и представления о нем не имеет. Что она может получить в смысле культуры? Она неграмотная. А если бы и умела читать, то на свои гроши купила бы разве что книжонку с убийствами, с похождениями гангстеров — перевод с американского. В кино посмотрела бы фильм с подобной же прелестью. Словом, для народа у нас коммерческие поделки самого дурного вкуса. Признайте, — то, что ее окружает, то, что она выделывает своими руками, гораздо красивее и чище!

Я не мог не согласиться.

— Конечно, есть другая сторона медали. Спальные коробки, в которых тепло, но душно… И вообще замкнутость, со всеми ее последствиями. Вот, например, история с прививками! Наука, слава богу, нашла средство против полиомиелита — детского паралича. А на таких маленьких островах многие отказались, не впустили врачей. Грешно, дескать. Бунт против воли божьей. И что же? Десятки ребят — калеки…

Тут мне привиделась дверь из двух створок, плотно закрытая, почти слившаяся со стеной. Да, не все, что хранится за ней, нужно для жизни. Но за сокровища народного искусства, постоянно обновляемые, спасибо тетушке Лоберии!

Мы удаляемся от большой воды Зюйдерзее — таково привычное название залива, вдавшегося в Голландию, — но нигде ни на минуту не теряем из вида воду малую, воду озер, прудов, каналов. Земля с виду ненадежная, зыбкая. Квадраты полей — словно плавающие ковры. На каналах стоят мельницы. Они хоть и ветряные, но каким-то образом связаны с водой.