Дженди Нельсон - Я подарю тебе солнце

Папа бегло его оценивает: не очень деликатно и не очень щедро.

– Здравствуйте, доктор Свитвайн, – говорит Оскар, словно английский дворецкий. – Оскар Ральф. – Он протягивает руку, папа пожимает ее, а другой рукой хлопает его по спине.

– Здравствуйте, юноша, – отвечает мой папа, как в пятидесятых. – Слово «юноша» я подчеркиваю нарочно. – Ноа начинает смеяться, а потом пытается замаскировать это под кашель. Боже. Это снова наш папа. На месте.

– Кстати, об этом. – Оскар смотрит на меня. – Можем поговорить минуточку?

Нет, не показалось.

Уже в дверях я оборачиваюсь, заслышав странные приглушенные звуки. Папа с Ноа истерически корчатся возле стола.

– Что такое? – спрашиваю я.

– Ты нашла Ральфа! – хрюкает Ноа, а потом снова сгибается от хохота. Папа тоже смеется до хрипа и падает на пол.

Я бы лучше осталась там со своими сожителями по ковчегу, чем слушать то, что мне предстоит.

Я выхожу вслед за неестественно мрачным Оскаром на крыльцо.

Мне хочется его обнять, но я не отваживаюсь. Он пришел прощаться. На лице написано. Он садится на ступеньки и кладет руку рядом, приглашая меня присоединиться. Я не хочу сидеть с ним, не хочу слышать то, что он собрался сказать.

– Пойдем на обрыв, – говорю я, мне не надо, чтобы папа с Ноа шпионили.

Оскар идет со мной за дом. Мы садимся, но не касаясь друг друга.

Море спокойное, волны неубедительно скребут по берегу.

– Слушай, – начинает он, и на лице появляется робкая улыбка, которая ему не идет. – Я не знаю, нормально ли об этом говорить, поэтому, если что не так, останови. – Я осторожно киваю, не особо понимая, что меня ждет. – Я хорошо знал твою маму. Мне казалось, что у них с Гильермо… – Оскар смолкает и смотрит на меня.

– Оскар, все нормально, – подбадриваю его я. – Мне надо знать.

– Она видела меня в мои худшие моменты, когда у меня была ломка, когда я метался по студии, словно в клетке, но боялся выходить, потому что иначе мог сорваться – я боялся горя, которое без бухла и наркотиков меня убивало. Но в студии тогда было по-другому. У Ги были кучи учеников. Она тоже там рисовала, а я для нее позировал просто ради того, чтобы она со мной поговорила… – Значит, Ноа был прав. Мама рисовала, скрывая и это.

– Она училась у Гильермо?

Оскар медленно выдыхает:

– Нет, ученицей она никогда не была.

– Они познакомились, когда она брала у него интервью? – спрашиваю я. Он кивает и смолкает. – Продолжай.

– Точно?

– Да, прошу тебя.

Теперь он улыбается своей искренней чокнутой улыбкой.

– Я очень ее любил. Это скорее она, чем Ги, вдохновила меня фотографировать. Что удивительно, мы с ней сидели и разговаривали в той церкви, где я встретил тебя. Я поэтому туда часто хожу – там все напоминает о ней. – У меня по телу бегут мурашки. – Мы сидели с ней на скамье, и она часами рассказывала о своих близнецах. – Оскар смеется. – Я реально имею в виду часами. Особенно о тебе.

– Правда?

– Конечно. Ты просто не представляешь, сколько я о тебе всего знаю. И я все пытался объединить в голове два образа. Ту Джуд, о которой рассказывала твоя мама, и Бедж, в которую я начал влюбляться. – От прошедшего времени у меня начинает болеть сердце. – Она всегда шутила, что мне можно будет с тобой познакомиться только после того, как я отмечу третью годовщину трезвости, а тебе исполнится двадцать пять, потому что она не сомневалась, что мы влюбимся друг в друга по уши, и на этом остановимся. Твоя мама думала, что мы с тобой родственные души. – Оскар берет меня за руку, целует тыльную сторону ладони, а потом снова кладет ее мне на колени. – Мне кажется, она была права, но…

– Но? Меня это «но» убивает, Оскар.

Он отворачивается:

– Время для нас не пришло. Пока.

– Нет, – отвечаю я, – пришло. Абсолютно точно и однозначно. Я знаю, что и ты это понимаешь. Это Гильермо тебя заставляет.

– Нет. Это твоя мама меня заставляет.

– Ты не так уж сильно старше меня.

– На три года, что довольно много, но так будет не всегда. – Я думаю о том, что сейчас наша с ним разница в три года кажется куда меньше нашей разницы в два года с Зефиром, когда мне было четырнадцать. По моим ощущениям, мы с Оскаром ровесники.

– Но ты же в кого-нибудь другого влюбишься, – говорю я.

– Вероятнее, что это сделаешь ты.

– Нереально. Ты – парень с портрета.

– А ты – девушка из пророчества.

– Кажется, что это и моя мама напророчила, – говорю я и беру его за руку, задумавшись о том, как странно, что я тогда дала Оскару записку, которую Гильермо написал для моей матери, как будто эти слова прошли сквозь время от них к нам. Словно благословение.