Уильям Фолкнер - Пилон

Тот, что повыше, еще секунду хмуро смотрел через площадку, потом повернулся:

– Сходи за парашютами и найди кого-нибудь принести мешок; встретимся…

– Они у машины уже, – сказал Джиггс. – Я их притащил. Идем, что ли.

Тот уже двигался, но теперь остановился как вкопанный. Посмотрел на Джиггса сверху вниз, обратив к нему хмурое красивое лицо с правильными, брутально-отважными чертами, выражавшее смышленость без особенного ума, без особенной силы. Легкие потемнения под глазами, намекавшие на разгульную жизнь, были, казалось, нанесены гримером. Губы под узенькими усиками выглядели гораздо более нежными и даже женскими, чем губы женщины, которую они с Джиггсом называли Лаверной.

– Что? – спросил он. – Ты принес к машине парашюты и мешок с мукой? Ты лично?

Но Джиггс не стал останавливаться.

– Твоя ведь очередь. Ты прыгать будешь, нет? Тебе не кажется, что уже вечереет? Чего ты телишься? Ждешь, чтобы зажгли пограничные огни, а то и прожекторы? Или, может, ты по маяку собрался приземляться?

Тот двинулся дальше вслед за Джиггсом по предангарной площадке к самолету обычного, негоночного типа, который стоял у самого заграждения с работающим мотором.

– Надо думать, ты и в контору уже сбегал и мои двадцать пять долларов забрал, чтобы побольше сберечь моего времени, – сказал он.

– Хорошо, я их заберу, – сказал Джиггс. – Ну давай, давай. Он жжет без толку горючее; шевелись, а то он шесть долларов с тебя слупит вместо пяти.

Пилот дожидавшегося их самолета уже сидел в своей кабине; свет довольно низко опустившегося солнца, преломляемый невидимыми лопастями пропеллера, мерцал вокруг носа машины размытым, медного цвета нимбом. Рядом лежали на бетоне два парашюта и мешок с мукой. Джиггс поднимал парашюты по одному и держал их, пока его товарищ, стоя спиной, продевал руки в лямки; потом Джиггс наклонился и белкой засуетился среди ремней и застежек, не переставая болтать:

– Хватанул, хватанул. Я, выходит, тоже сегодня разживусь маленько. Боже ты мой, я дальше двух долларов и считать уже разучился.

– Только не вздумай учиться на моих двадцати пяти, – сказал тот. – Просто возьми и держи, пока я не вернусь.

– Да на кой мне они, твои двадцать пять? – сказал Джиггс. – Роджер только что выиграл тридцать процентов от трехсот двадцати пяти, леший знает, сколько там это в точности, но все равно сравни: его выигрыш – и твои двадцать пять.

– И сравнивать нечего, – заметил второй. – Выигрыш Роджера – его деньги, а эти двадцать пять – мои. Знаешь-ка что, не бери их лучше. Я сам их возьму.

– Ага, – сказал Джиггс, вовсю трудясь над застежками запасного парашюта, чуть не подпрыгивая на коротких сильных ногах. – Да, у нас теперь полный порядочек. Пошамаем сегодня, поспим… готово.

Он отступил на шаг, и его товарищ вразвалку, на деревянных ногах двинулся к самолету. Появился учетчик с блокнотом, записал фамилии и номер самолета, затем отошел.

– Где будешь приземляться? – спросил пилот.

– Без разницы, – ответил парашютист. – В любом месте Соединенных Штатов, кроме этого озера.

– Если увидишь, что падаешь в озеро, – сказал Джиггс, – сразу разворачивайся, вертайся в самолет и прыгай заново.

Но они его не слушали. Они оба смотрели назад и вверх – туда, где в высокой сонной лазури уже отчетливо обозначался вечер.

– Думаю, там безветрие или почти, – сказал пилот. – Давай кину тебя на крыши ангаров, а там выруливай куда хочешь.

– Хорошо, – сказал парашютист. – Давай, пора уже.

С помощью Джиггса, толкавшего его снизу, он залез на крыло, а оттуда в переднюю кабину. Джиггс подал ему мешок с мукой, и парашютист, приняв его, положил его себе на колени, как младенца. С его нахмуренным, красивым, лишенным даже намека на смех лицом он выглядел в точности как молодой холостяк из комического фильма, которому соблазненная им юная особа, поймав его на перекрестке, только что вручила неведомый сверток. Самолет двинулся вперед; Джиггс отступил, а парашютист, высунувшись из кабины, крикнул ему:

– Не бери эти деньги, понял меня?!

– Понял, понял, – сказал Джиггс. Самолет вырулил на взлетно-посадочную полосу, повернул и остановился; и опять бомба, мягкий медленный луковицеобразный ком ваты, расцветший на фоне нежной, неочерченной озерной дымки, в которой, казалось, ждал чего-то, не спеша опускаться, вечер. И опять звук – толчок-хлопок, отдавшийся от трибун дважды, словно звуку нужен был один лишний рикошет, чтобы стать эхом. Джиггс повернулся, как будто и он ждал этого сигнала, и почти одновременно он и самолет начали двигаться – мужчина, коренастый и целеустремленный, и машина, уже задирающая носовую часть, затем отрывающаяся от полосы и закладывающая длинный взлетный вираж. Самолет уже поднялся на две тысячи футов, когда Джиггс протолкнулся мимо пурпурно-золотых служителей у главного входа и сквозь толпу, забившую проход под нумерованными местами трибуны. Кто-то дернул его за рукав комбинезона.