Михаил Лайков - Успеть проститься

— Там же ребенок! — и кинулся в горящий суд.

В толпе закричали:

— Кто? Это кто?.. Судья!.. Зачем?.. Доллары в сейфе!.. Сгорит судья!.. Не сгорит. Не из такого жара деньги выхватывал!

Обратно из огня Адам выскочил без бровей и ресниц, с подпаленной шевелюрой и обгоревшим стулом в руке — тем, что он спас.

— Адам не трус! — закричал он, потрясая стулом.

«Зря я переполошился насчет падения цен на золото, — думал Адам, идя домой с пожара. — Сокровища князя — это же не просто золотой лом. Там старина, антиквариат, духовные, так сказать, ценности. А этого никогда не будет слишком много, никогда не хватит на всех».

То ли свет пожара еще не рассеялся в его глазах, на Верхнем Валу было как-то слишком темно, бедно даже для этого заполночного часа. Ни огонька в переулках… Казалось, люди не уснули в домах, а покинули их, и Адам идет по мертвому городу, где редкие фонари светят только потому, что их забыли выключить в спешке бегства. Предстал перед ним его дом, длинный, низкий, похожий на корабль, зарывшийся в грунт. Адаму показалось, что в его недолгое отсутствие он загруз еще глубже, никакой силой уже его не поднять. «Что такое?!» — остановился Адам. В одном из окон его дома, в крайнем, где был его кабинет, загорелся свет, слабый, дрожащий. Похоже было, что зажглась спичка. «Вор, что ли, залез?» Огонек поплыл по комнате. «Он со свечкой там ходит. Ищет что-то…» Адам подошел и осторожно заглянул, благо занавеска не была задернута. Он увидел: человек в его кабинете колупает пальцем в стене и облизывает его. Человек в неровном, колеблющемся свете виделся необыкновенно отчетливо, отчетливо до невероятности. «Он соль собирает!» — только это и успел подумать Адам, пораженный ужасом узнавания. Человек, колупающий соль в стене, был он сам: нагой, согбенный, с лицом похотливого старика, с дряблым, жалким, навек увядшим удом.

Ужас, какого еще не испытывал Адам, погнал его по улицам. Ужас настигал его издевательским хохотом: «Где твоя любовь, Адам!» — и, казалось, споткнись он, и на землю он упадет не человеком, но камнем. Сердце, кровь, дух — все в нем было готово закаменеть.

На второй или третий день после пожара суда — Адам смутно запомнил эти дни — он ходил по улицам и расклеивал объявления о репетиторстве. По улице, где Адам клеил объявления, двигалась похоронная процессия с оркестром. Какой-то бровастый старичок, остановившийся посмотреть на процессию, спросил его:

— Чьи похороны, не скажете?

— Скажу, — ответил Адам. — Это хоронят Адама Урусова. Знали такого?

— Адама? — задумался старичок. — Из молдаван я только Паркалаба знал. Хороший краснодеревщик был. Тоже помер.

К ним, беседующим таким образом, присоединился какой-то хмурый мужчина.

— Кого поволокли? — спросил он.

— Адама какого-то, — ответил старичок.

— А, помер-таки… Ну-ну…

— Вы, кажется, знали его? — спросил Адам.

— Кто же его, чудака, не знал, — ответил хмурый человек.

«И этот меня с кем-то путает. Однако! Дожился, Адам… Вот так и помрешь в безвестности или, хуже того, оклеветанный. Поздно. Ничего не успел…»

Печаль последнего мамонта, бродящего одиноко в катастрофически изменившемся мире, чувствовал Адам. Горечью был напоен этот мир, его воздух и воды. В печали, к которой требовался бокал хорошего вина и одиночество среди шумного веселья, отправился Адам в ресторан при вокзале, где давненько уж не бывал. Там он попросил своего любимого ликера.

— Какого именно? — захотел уточнить официант.

— Что случилось с городом за последнее время? — громко спросил Адам. Меня никто не узнает, я никого не узнаю. Как тебя звать? И где Семен, где Слава, где Шурик?

Семен, Слава, Шурик были официанты ресторана, хорошие знакомые Адама. От нового официанта он узнал, что Семен женился на пожилой венгерке и уехал в Венгрию, Слава потерял все деньги в финансовой афере и впал в депрессию, а Шурик ушел паломником по монастырям.

— Бог мой, как ненадежна жизнь человека! — воскликнул Адам и поймал в кулак моль, вылетевшую из коровьей шкуры, что была распластана на стене. Tineola biselialla… Такой язык растратили на мошек да болезни! И о чем осталось говорить, о чем… И с кем!

Как бы отвечая его желанию с кем-нибудь поговорить, официант подвел к его столу трех дам, пришедших в ресторан компанией без мужчин. Адам перетанцевал с каждой из них под грохот оркестрика и с каждой, танцуя, говорил о любви. «Любовь… Но понимаете ли вы меня?» «Конечно, понимаю», отвечали дамы по очереди, дыша на него табачной вонью.