Юрий Алексеев - Бега

Агап Павлович извлек из ящика письменного стола сложенный вчетверо листочек, будто в нем и были те самые «семена», и, развернув его, зачитал:

Агап Павлович сделал настораживающую паузу, прокашлялся и продолжил:

— Ну, каково? Это сочиненьице того самого Клавдина, мне из Янтарных Песков специально прислали. Как вам этот «одуванчик» покажется?

Сапфиров и Яремов не знали, что ответить. Им обоим было ясно, что «сочиненьице» надо не медля измордовать, но они не знали, с какого боку подступиться.

— Ну, друзья мои, вы уж совсем мышей ловить разучились! — упрекнул Агап Павлович. — «Стоит он, подтянут и строг…» Ну?

— Без-зобразие! — вскрикнул для порядка Сапфиров, еще не понимая, в чем именно это безобразие заключается.

Кирилл Иванович оказался более догадливым и прозорливым:

— «Подтянут», да еще «строг»! Куда же яснее! — откликнулся он, сообразив, что от него требуется. — Возмутительно!

— А «уличный бог» тебя разве не возмущает? — поддал жару Агап Павлович и, возмущенно передернув плечами, завел глаза к потолку.

Тугой Сапфиров так и не догадался, куда клонит разъяренный Сипун, но на всякий случай поспешил проявить свою активность:

— Вот оно, почем гребешки! — натужно ужаснулся он, почесывая в задумчивости переносицу. — Ну спасибо!.. Доигрались! Им и бог уже не бог… Здоровеньки булы! Только… только я не до конца уяснил, что означает «в подстаканнике»?!.

— Кирилл Иванович, если тебя не затруднит, растолкуй Тимуру Артуровичу, — сказал Сипун снисходительно.

— Да вы что же, меня совсем за дурака считаете?! — отвел от себя подозрения так ничего и не понявший Сапфиров. — Уж как-нибудь, не лыком шит! Но как тонко это… ну это запрятано…

— Такая нынче «творческая» манера: крапива теперь под «одуванчик» маскируется, — снисходительно сказал Сапфирову Агап Павлович. — Сам подумай, «трамвай и автомашины»

— тоже ведь на поверхности не валяются. А вглядись с прицелом, так видно, что к чему.

— Кстати, насчет «вершины», — заторопился Сапфиров. — Не хотят ли они принизить стишком вашего «Ивана Федорова» и всю вашу строгую творческую манеру?..

Агап Павлович аж крякнул.

— О чем вы спрашиваете! Всякое нападение на «подстаканники», на «вершины» есть косвенный выпад против меня… — и, обращаясь уже к Яремову, сказал: — Нет, это не божьи одуванчики. Видел бы ты эту козлиную морду в Янтарных Песках! Такое и во сне… Впрочем, это не важно… Я другого не понимаю: как примиренцы, вроде твоего «ботаника», могут работать в нашей газете?!

— Не могут! И в кино не должны, — в сердцах откликнулся Сапфиров.

— На днях у меня ответственная беседа, — сказал Сипун, наполняя слова затаенным смыслом. — Боюсь, вынужден буду об этом упомянуть.

«Черт возьми, я же сейчас за главного, — подумал Кирилл Иванович. — Если что, мне же и отвечать. Ну нет, дудки!»

— Зачем же зря тревожить министра? — забеспокоился он о чужом здоровье. — Коллектив у нас, прямо скажу, замечательный! Соберем редколлегию и расстанемся с «ботаником», если надо…

— Ну, смотрите сами, — расщедрился Агап Павлович. — Я ведь не злопамятен, но в интересах дела — непримирим.

— Я завтра же пришлю к вам надежного человека, — заверил Кирилл Иванович. — Он проверен на прочность жизнью и не подведет.

— Дело ваше, — сказал Агап Павлович. — Я никому ничего не навязываю, но вообще в наше трудное время надо держаться косяком.

— Косяком, непременно косяком! — с готовностью подхватил Сапфиров. — Плечом к плечу, душа в душу!

«Где это я уже слышал?» — подумал Агап Павлович, но не вспомнил где именно и размягченно сказал:

— Поговорили и будет, без нас стол «скучает».

Партнеры выпили по рюмке «Камю» и переместились за журнальный столик. Лист бумаги и две колоды были положены туда заранее.

В преферанс здесь играли по особым правилам. Курить, например, разрешалось только во время раздачи карт — и не более. Выигрывать у Агапа Павловича было нельзя, хотя записано это нигде не было. Но грубые поддавки тоже исключались: Агап Павлович и в преферансе хотел утвердиться корифеем подлинным, а не сделанным чужими руками. Кириллу Ивановичу и Сапфирову приходилось с этим считаться, и они ошибались всякий раз как бы невзначай с непременным добавлением: «Эх я, слепая кишка!» или «Ох, подсвешника на меня нету!»