Юрий Алексеев: Бега

С утра на конюшню привели пополнение рысаков, и отощавшие за зиму пичуги оживленно делились видами на урожай.

До начала заездов оставалось больше часа, но на трибунах уже толкались знатоки с фиолетовыми губами. Они щелкали секундомерами, слюнявили химические карандаши и лихорадочно размечали программки, приговаривая:

— Это уж точно! Как в шведский банк!..

Знатоку обычно известны и скорость ветра, и состояние дорожки, и самочувствие конюха, и родословная лошади до седьмого копыта. Разбуди его ночью и спроси: «Кто такой Квазимодо?» И, не размыкая век, он живейше ответит: «Жеребец от Кваса и Зимушки». И уж, само-собой, знатоку до смешного ясно, как сложится любой забег, кто кого обставит на корпус или полшеи. Он глубоко верующий человек и, стоя на трибунах, заранее прикидывает:

— Выкупить пальто — полсотни, за квартиру — десять, четвертак — в кассу взаимопомощи… Остальные просто некуда девать!

После финального заезда он идет пешком в неоплаченную квартиру, утирая слезы ломбардной квитанцией. Он бледен, зол и готов выпороть себя вожжами. Но вожжей ему не дают, и через день он снова на трибунах и, ревниво озираясь по сторонам, шепчет:

— Верная комбинация… Как в шведский банк!

Но сегодня знатоки держались одной кучей и обсуждали последнюю ипподромную новость: любитель скачек Ян Пшеничнер ездил в отпуск к брату в Одессу, проигрался, но зато купил на толкучке редкостную картину и заработал чуть ли не двадцать тысяч!..

Событие всколыхнуло азартные беговые умы. Больше всех горячился Оракул — несчастный красноглазый жучок в пальтишке с обглоданными пуговицами. Он то лез в самую кучу и ложился небритым подбородком на плечо завсегдатая Акимушкина, то отбегал на значительное расстояние и прикидывал что-то на грязноватых пальцах. Кроме табачной трухи в карманах жучка давно ничего не водилось. Сумма его ошеломила. В голове гудело, как в бочонке, и он хватался за нее и кряхтел, будто насаживал на нее обруч.

— Двадцать тысяч новыми, — прокричал ему в ухо Акимушкин. — Это же ни одна лошадь не привезет!

Оракул застонал.

— Не может быть, — включился пессимист по прозвищу Копыто. — Что же это за картина? Что за Рафаэль этот Пупырев?

— Никакой он не Рафаэль! Это мой сосед с улицы Карпеля, — убежденно сказал Акимушкин. — Как сейчас помню, он сбежал за кордон в тридцать шестом…

— Вместе с Федей Шаляпиным, — добавил для солидности кто-то. — Только в газетах об этом не писали.

— Кто же об этом станет писать, — перешел на шепот Акимушкин, — если Пупырев поплевывает теперь на всех с Эйфелевой башни, а вечерком ест не спеша омара.

Интеллигентный Акимушкин не ел с утра и про омара сказал особенно доходчиво.

— О черт, он… он ест омара! — беспричинно ожесточился Оракул.

— А что вы думали? — подлил масла в огонь Копыто. — Это же наш человек… На улице Карпеля дураков не водится.

— Как бы не так! — взвился Оракул. — И ноги его на улице Карпеля не было.

Слова эти были встречены в штыки. На Оракула злобно зашикали, а Акимушкин на высоких нотах сказал:

— Нет, вы только на него посмотрите!

Однако Оракул смотреть на себя не позволил, для чего убежал на лестницу, где опять начал прикидывать на пальцах сумму, обкусывая попутно заусенцы.

За этим занятием и застал его Станислав Бурчалкин. Завидев художника, Оракул быстро застегнулся на осколки пуговиц и сделал приветливое лицо.

Бурчалкин отвел глаза в сторону. Это означало, что денег он не даст.

— Нет-нет, вы меня не поняли, — засуетился Оракул. — У меня всего-навсего вопрос. Вы знаете Николая Пупырева?

— Откуда такие духовные запросы? — сказал Бурчалкин. — Уж не собираетесь ли вы начать новую жизнь в искусстве?

— Не надо смеяться. Скажите, он действительно великий художник?

— Великим художником, дорогой Аркадий Иванович, при жизни признан один Нерон. Остальные устраиваются, как могут.

— Но позвольте, двадцать тысяч и Нерону не снилось!..

— Слышал, слышал, — перебил Бурчалкин. — Поговорим в другой раз. Мне надо глянуть на лошадей.

Стасику было не до Нерона. Он собирался ограбить ипподром и в условленном месте ожидал гонца от Багдадского вора — неразговорчивого наездника Квашенинникова.

Знатоки относились к «вору» уважительно и складывали о нем устные легенды. Сказывали, например, что он знает особенное трын-сено и потому может выиграть на любой лошади, даже на рысаке конного милиционера Зеленихина, охранявшего в дни футбола кассы стадиона «Авангард».