Юрий Алексеев - Бега

— Ехать я хоть сейчас! Но почему ты решил в Арбузово?

— Там спускают на воду корабль и отправляют по маршруту трех морей: Цимлянское — Азовское — Черное. Так нам написал рабкор Белявский…

— А на кой шут нам Цимлянское?!

— Все-таки повод. Не могу же я попросить командировку в «Помпею». Наша бухгалтерия шуток не понимает.

«У меня повод основательнее», — подумал Стасик и сказал:

— Что же, давай. Путешествие по воде — лучший отдых. Братья вышли в коридор. Возле туалета все еще стоял, как на часах, изобретатель утюга и ждал Белявского.

Есть люди, которые никогда не опаздывают на поезд: это проводники и картежники. Они приходят в вагон раньше всех. Поездка для них — это напряженная, бессонная работа.

Едва первый вагон скорого поезда, увозившего братьев Бурчалкиных в Арбузово, проскочил первый семафор, по узкому, как учебный окоп, коридору забегал изможденный человечек:

— Пулечку не желаете?.. А напрасно: чая не будет, зато радио будет голосить до самой Рязани, так что все равно не уснем. Поверьте опыту!

По вагону заходили проводники, навьюченные верблюжьими одеялами. Смолкло радио. Стук колес стал еще отчетливее.

Дороги… дороги… Днем и ночью со свистом пушечного ядра проносятся скорые поезда, и семафоры только успевают подмигивать им разноцветными глазами. Пожалуй, мы самая пассажирская в мире страна. Страна в движении.

Схватывая на лету малосольные огурцы и моченые яблоки, бегают на полустанках непоседливые геологи, монтажники, нефтяники.

С пехотным гулом, сквозь который пробивается слово «план», заполняют гостиницы участники широких и узких совещаний.

А в транзитных залах на тяжелых противотанковых скамейках с дубовым гербом МПС мирно дремлет отпускник-путешественник с мягким чемоданом в бдительной руке.

Но валится из рук чемодан. Отпускник вскакивает, разбуженный трубами и ревом, какой издает разве что китобойная флотилия на подходе к Одессе. Это на перрон выходит шумная зеленая колонна — студенческий строительный отряд.

В дорогу! Они едут туда, где нужны их крепкие руки, туда, где огни электросварки стали соперничать с северным сиянием.

В дорогу. В дорогу!

Когда-то на месте нынешнего Арбузова простирались заброшенные бахчи. На плоской, лишенной горизонта земле копошились толстенькие суслики, в бездонном небе слышался тонкий, флюгерный посвист ястребиных крыльев.

Грызуны объедались дикими кавунами, а ястребы избавляли их от резей в желудке.

Чучела этих коренных обитателей и составляли основной фонд краеведческого музея. Раз в месяц экскурсоводы пересыпали сусликов нафталинной крошкой и заодно чистили пылесосом «Вихрь» живописную стаю стервятников, приколоченную к стене.

Музей занимал целый этаж, и его единственными посетителями были тайные агенты различных организаций, покушавшихся на великолепную площадь. Директор музея Орест Орестович Береста вел с ними позиционную гражданскую войну.

В среду после очередной атаки на музей со стороны безземельного женского клуба «Искатели», он начистил зубным порошком медаль, лично выданную ему полковником Егуповым, и пошел в горсовет объясняться.

Ночью прошел дождь, и лужицы на тротуарах сверкали как зеркальные осколки. Пересекая «Парк энтузиастов», Орест Орестович поразился тому обстоятельству, что ограда перекрашена за ночь в неприличный мимозный цвет. Запах свежей краски действовал на птиц одуряюще, и они пробовали голоса так робко и заискивающе, будто в них целились из рогатки.

— Новаторы! — буркнул Береста уже на площади и, заранее сердясь, поднялся по цементным ступеням в горсовет.

— Так, значит, история больше не наука? — сказал он вместо «здравствуйте». — А мы с вами, Егор Петрович, — Иваны, родства не помнящие! Так? — Береста уперся кулаками в стол и посмотрел на председателя страшными, как у боярыни Морозовой, глазами.

— Ну зачем же так ставить вопрос, Орест Орестович! — поежился председатель. — Помещение и для живых ястребов великовато. А город растет. Молодежь кафе требует…

— Вот именно растет, — перехватил инициативу Орест Орестович. — А его престиж?.. Где освоение былинного прошлого? Где летопись родных и близких сердцу мест? Узко мыслишь, дорогой Егор Петрович! Для ястреба оно, может, и впрямь велико… А для мамонта?

Егор Петрович распахнул на взлете белесые ресницы:

— Какого еще мамонта?!.

— Обыкновенного! Чем же наша земля хуже, чтобы по ней мамонтам не ходить? Ты не думай, раскопаем…