Хулио Кортасар - Цирцея (др. пер.)

— Рыбка грустит, — сказала Делия, указывая на большой стеклянный сосуд с камушками на дне и искусственными водорослями. Розовая, полупрозрачная рыбка дремала, мерно открывая и закрывая рот. Ее холодный глазок глядел на Марио, как живая жемчужина. Марио показалось, что глаз тоже соленый, как слезинка, растаявшая у него во рту.

— Надо поскорей сменить воду, — подсказал он.

— Незачем, она уже больная и старая. Завтра она умрет.

Слова эти как будто вернули Марио к самому худшему, к скорбной, траурной Делии первых дней. Все это было еще так близко: роковая ступенька и пристань, фотографии Гектора среди чулков и летних юбок. Засушенный цветок с похорон Роло был приколот к картинке на обратной стороне дверцы платяного шкафа.

Перед уходом он попросил ее выйти за него замуж осенью. Делия не ответила, опустила глаза, внимательно разглядывая пол, словно ища прятавшегося между паркетинами муравья. Они никогда еще не говорили об этом, казалось, Делия хочет свыкнуться с мыслью, прежде чем ответить. Внезапно выпрямившись, она взглянула на Марио, глаза ее блестели. В эту минуту она была очень красива, губы дрожали. Она повела рукой, словно открыла невидимую в воздухе дверцу, и что-то загадочное, почти волшебное было в ее жесте.

— Теперь ты мой жених, — сказала она. — Что ж, это совсем другое дело.

Матушка Седесте выслушала новость, не сказав ни слова, отставила утюг и весь день не показывалась из своей комнаты, куда один за другим входили братья Марио и выходили с вытянувшимися лицами и пустыми пузырьками из-под гесперидина. Марио пошел на футбол, а вечером отправился к Делии с букетом роз. Старики Маньяра встретили его в зале, обняли, наговорили всякой всячины, не обошлось без бутылки портвейна и пирожных. В обращении их появилось что-то родственное и одновременно отчужденное. Теперь они были уже не просто друзьями и глядели на Марио как на человека близкого, о котором известно все с младых лет. Марио поцеловал Делию, расцеловался со старушкой Маньяра и, крепко обнимая будущего тестя, хотел было сказать, что они могут доверять ему, что он будет новой опорой их семейного очага, но подходящих слов не нашлось. Заметно было, что старики тоже что-то хотят сказать ему, но никак не могут решиться. Шурша газетами, они ушли в свою комнату, и Марио остался наедине с Делией и пианино, с Делией и призывными, проникнутыми страстью звуками.

Пару раз за время помолвки он собирался назначить старику Маньяра встречу где-нибудь вне дома, чтобы поговорить с ним об анонимках. Потом решил, что это будет излишне жестоко и ненужно, ведь все равно он ничего не мог поделать с этими жалкими людьми, которые его преследовали. Самая неприятная пришла в субботу, в полдень, в голубом конверте, откуда на Марио глядела фотография Гектора в «Последнем часе», рядом с заметкой, в которой несколько строчек было подчеркнуто синими чернилами. «Как уверяют родственники, только глубокое отчаяние могло толкнуть его на самоубийство». Он почему-то подумал, что родственники Гектора ни разу не появлялись у Маньяра. Может быть, заходили в первые дни. Потом он вспомнил про розовую рыбку; старики говорили, что это подарок матери Гектора. Розовая рыбка умерла в день, предсказанный Делией. Только глубокое отчаяние могло толкнуть. Он сжег конверт, вырезку, еще раз припомнил всех, на кого могло пасть подозрение, и решил поговорить с Делией начистоту, чтобы избавить ее от этих невыносимых, отовсюду сочащихся, липких, ядовитых сплетен. Через пять дней (он так и не говорил ни с Делией, ни со стариком) пришла вторая. На листке плотной голубой бумаги сначала, неизвестно почему, стояла звездочка, потом было написано: «Вы, это, поосторожней, если будете спускаться по ступенькам». От конверта исходил слабый запах миндального мыла. Марио подумал, не пользуется ли миндальным мылом девица сверху, а под конец, неумело храбрясь, даже перерыл комод матушки Седеете и сестры. И снова он сжег письмо, снова ничего не сказал Делии. Стоял декабрь, жаркий, один из жарких декабрей двадцатых; теперь после ужина он шел прямо к Делии, и они ходили и беседовали в маленьком саду за домом или обходили кругом квартал. Из-за жары они ели меньше конфет, и, хотя Делия не отказалась от своих экспериментов, теперь она реже приносила образцы в залу, предпочитая хранить их в старых коробках, каждую в отдельном углублении, накрывая сверху светло-зеленой, как трава газона, бумагой. Марио заметил, что она беспокойна, как бы начеку. Иногда, сворачивая за угол, она оглядывалась, и в тот вечер, когда она мотнула головой, проходя мимо почтового ящика на углу Медрано и Ривадавия, Марио понял, что у нее тоже есть свои незримые мучители, что, ничего не говоря друг другу, они испытывают одно и то же чувство затравленности.