Хулио Кортасар: Киндберг

Киндберг… странное название, взять и перевести не вдумываясь, с ходу — детская горка, а можно иначе: милая, приветная гора, впрочем, какая разница, место и место, куда приезжают вечером прямо из ливня, который, бешено фыркая, лупит по ветровому стеклу; старый отель с уходящими вглубь галереями, где все устроено так, чтобы разом забыть, что снаружи по-прежнему льет, скребется, стучит, — словом, место, где можно переодеться, отойти душой, укрыться от непогоды, от всего; а вот и суп в большой серебряной супнице, белое сухое вино, ты ломаешь хлеб, и первый кусок — Лине, она держит его на ладошке, точно щедрый дар — так оно, отчасти, выходит! — и вдруг дует на него, поди пойми зачем, но до чего красиво взмывает, вздрагивает ее челка, и это дуновение, будто слетевшее с руки, с хлеба, приподнимает наконец занавес крохотного театра, и Марсело сможет теперь увидеть выбежавшие на сцену мысли Лины, образы и воспоминания Лины, которая жадно глотает душистый суп, не переставая улыбаться.

Но нет, чистый, почти детский лоб — без единой складки, и поначалу лишь голос роняет по крупинке что-то от ее сути и дает возможность увидеть Лину в первом приближении: она чилийка, да-да, а то, что непрерывно напевает, знакомая тема Арчи Шеппа, ногти слегка обкусанные, но чистые, удивительно чистые, при том что все на ней мятое, грязное после автостопа, после ночевок на фермах, в сараях и других пристанищах молодежи. Молодежь, смеется Лина, схлебывая с ложки суп, точно голодный медвежонок, клянусь, ты не имеешь о ней ни малейшего представления — это ископаемые, поверь, ходячие мертвецы, как в том фильме ужасов Ромеро.

Марсело чуть было не спросил, что за Ромеро, но не стоит, пусть себе болтает, так занятно вдруг оказаться рядом с искренним восторгом от горячей еды, с радостью от комнаты, где ждет, потрескивая, горящий камин, — словом, всего, что вместил в пузырик буржуазного достатка верный покровитель приезжих с тугими бумажниками; и об этот пузырь дробится, разлетается пылью дождь, точь-в-точь как под вечер, в сумерках, он дробился о молочно-белое лицо Лины, стоявшей у края дороги, на опушке леса, что за нелепое место для автостопа? — почему нелепое, ведь повезло же, ну-ка ешь, медвежонок, налей себе еще супа, смотри — заболеешь ангиной, волосы совсем мокрые; но камин ждет, весело потрескивая там, в комнате, где красуется широченная кровать в стиле ампир, зеркала до полу, столики с гнутыми ножками, бахрома, портьеры, да-да, так с чего ты стояла там под таким ливнем, ну скажи, твоя мама всыпала бы тебе по первое число?

Ходячие мертвецы, повторяет Лина, путешествовать надо в одиночку, дождь, конечно, не подарок, но в этом плаще, поверь, не промокнешь, разве что волосы и ноги немного, вот и все, ерунда, в случае чего — таблетка аспирина… Опустевшая хлебница снова полна верхом, и медвежонок лихо расправляется с мягким батоном масло — мечта, а ты что делаешь? Почему разъезжаешь в такой роскошной машине, а почему ты? а-а-а, ты — аргентинец! И в один голос — да, вот он, счастливый случай, не подкачал, надо же, не остановись Марсело за восемь километров отсюда — промочить горло, эта лесная зверюшка сидела бы сейчас в другой машине или торчала в лесу под дождем, кто я? — агент, торгующий прессованными плитами, да-да, без конца в разъездах, а сейчас надо добить два дела сразу. Лина слушает сосредоточенно — что такое прессованные плиты? разумеется, малоинтересная тема, но куда деваться, не соврешь, что ты — укротитель зверей, или кинорежиссер, или, чего там, Пол Маккартни, соль, пожалуйста. Поразительно: как она вдруг резка в движениях не то птица, жучок, нет — самый настоящий медвежонок, пляшущая челка и прихотливый мотив Арчи Шеппа, та-ра-ра, у тебя есть его пластинки, то есть как? а-а-а, ну понятно, Н-да, понятно, усмехается про себя Марсело, выходит, у него не должно быть этих пластинок, но самое смешное — вот идиот! — что они есть и временами он слушает их с Марлен в Брюсселе, вот так, только ему не дано вжиться в них, как Лине, которая мурлычет Арчи Шеппа чуть не после каждого глотка, ее улыбка — все разом: свободный джаз, кусочки гуляша, автостоп, промокший медвежонок, та-ра-ра, никогда так не везло, ты молодчина! Да, молодчина и не промах, Марсело напевает любимую мелодию — вот он его реванш! — но мяч вне игры, это — аккордеон, а она — другое поколение, старина, она — зверюшка, Арчи Шепп, а не танго, че!

И томительно-сладко щекочет,