Мария Метлицкая - Фиалки на десерт (сборник)

К деду она приезжала раз в неделю, тогда он уже не работал – глаза подводили. Вместе ходили гулять и обедать – непременно в ресторан, это был закон, непреложное правило и традиция.

В близлежащих ресторанах его знали метрдотели и официанты, уважали за щедрые чаевые и видели в нем «своего». Приветствовали бурно и радостно, чем дед очень гордился и многозначительно приподнимал пышные брови: видишь, Лелька, как меня уважают?

Внучка вздыхала, ей было смешно, но кивала.

Заказывали пышно: закуски, икра. Непременно пара бокалов шампанского. Это называлось «за встречу». После обеда шли пешком, и дед покупал ей букет цветов. «Маленькой женщине», как он говорил. Ну и, конечно, подкидывал деньжат. Это всегда было студентке не лишним.

Дед Семен уговорил ее идти в Пищевой – не в торговлю, такой участи он для нее не хотел, но «при продуктах». «Лелька, всегда будешь сытой! И люди всегда будут есть, что бы в стране ни случилось».

Она долго сопротивлялась, слишком неромантичной казалась ей эта профессия. Выпросила всего лишь факультет – технология хлеба, кондитерских и макаронных изделий.

Грело слово «кондитерских». Сладкое она обожала. Дед Семен тоже был сластеной – его карманы и ящики всегда были полны конфет. Могли за один присест, один «чай», съесть полкило.

Но дед любил шоколад горький, а Леля молочный, сладкий, как и положено юной девице. Дед говорил: «Жизнь, Лелька, – горький шоколад. Вроде бы и горько, а все равно – шоколад!» И заливисто смеялся. А внучка не понимала – тогда еще не понимала.

Дед, как всегда, оказался прав: много раз она потом сказала ему «спасибо». Спасибо за профессию, которую она, как ни странно, полюбила. Дед успел выдать ее замуж, хотя жениха не принял. Совсем. «Слабоват он для тебя, Лелька! Да и вообще – слабоват!»

Она, конечно, обижалась. Еще бы! В мужа своего была влюблена страстно и сильно. На деда махала рукой: «Ой, кто б говорил! А Дуся твоя? Тоже мне, подарок!»

Дед рассердился: «Ее уже нет, моей Дуси! И обсуждать ее я с тобой не намерен. Точка».

Позже, после его смерти, Леля поняла: дед Семен был самым близким и дорогим человеком. И любил ее больше, чем все остальные. Слава богу, ее дочку он тоже дождался. Но одна история ее мучила всю жизнь – она отказала ему в самой малости: назвать дочку в честь бабки. Дед упрашивал, чтобы назвали Дусей.

А она возмущалась.

Господи, какая Дуся? Как можно в наше время дать такое вот имя? Дед, ты спятил? Как моя дочка будет жить с этим именем? Дуся, господи… Дед, ну ты пойми!

Он понял… Или сделал вид, что понял. Но обиделся крепко. До конца жизни обиделся, хотя и виду не подавал. Точнее, старался не подавать. Только растерянно спрашивал: «А что, Катя лучше, чем Дуся?»

Вправду не понимал? Она раздражалась и объясняла. Потом подумала: дурой была! Действительно: какая разница? И вскоре мода пошла на всех этих Дусь и Глаш.

Рассказала дочке, и та рассмеялась: «Мам, а ты зря! Вот было б прикольно! Дуся! Нет, ты прикинь!»

А прикидывать было поздно – деда Семена давно уже не было на этом суетливом и беспокойном свете. Но успехи внучки он заметить успел. И с радостью повторял: «Да! Мозгами в меня! И душой! Умеешь любить! Но… как-то… не тех… Совсем в меня, ох… И как так сложилось?»

Кстати! Когда начиналось ее первое печенье и «маминлад» – так называла мармелад ее Катька, – дед ей помог: деньжат подкинул прилично. А вот когда она «раскрутилась» и пошла дальше и вверх, в помощи отказал. Сказал: «А нет, Лелька! Я ж теперь пенсионер! Ку-ку денежки. Все отдал, пустой я, Леля! Давай сама, раз такая смелая!» «Все тебе мало», – ворчал он. Не осуждал, но боялся за нее. Все понимал про те времена. Бизнес свой «мармеладный» она начала, конечно же, в перестроечные годы, отработав несколько лет «на дядю», – после института попала на кондитерскую фабрику, лучшую, как считалось, не только в Москве, но и во всем СССР. Так считалось. Хотя Леля часто с этим спорила: прекрасные кондитеры были и во Львове, и в Куйбышеве, и в Риге, и в Гомеле.

Опыта набралась достаточно, ну и решилась…

И еще – в маленьком цеху, где она начинала, ей было тесно, хотелось большего. Не только из-за денег, но и для души. Хотелось рискнуть, попробовать: а вдруг смогу? Неохота до конца жизни оставаться с печеньем и вафлями. И свою лавочку скоро прикрыла – с облегчением и благодарностью «маминладу». Тогда уже у них появилась и хорошая квартира – взамен дедовой однушки в Орехове. И машина. Тогда казалось, шикарная – перламутровая и навороченная «бээмвэха», разваливающаяся, правда, но на ходу. Тогда все выпендривались и пересаживались в иномарки. Ну, и она, соответственно.