Михаил Ишков - Супервольф

– Подождите, я еще не закончил, – торопливо выговорил он. – Перед экзаменами на аттестат зрелости отец имел со мной доверительную беседу. Он посоветовал поступить в институт, после его окончания зарекомендовать себя и подать заявление в партию. «Война неизбежна, – напомнил он, – ты должен быть готов выполнить долг». Его совет свел меня с ума…

Он вновь перешел на немецкий мысленный.

«Повторяю, (либо) обе страны правы, (либо) обе не правы. Если невозможно исполнить долг (по отношению) к обеим, значит, (надо отвергнуть) их обе. (И) Гитлера, (и) Сталина. Как это осуществить (практически)? Подскажите».

Вслух Еско продолжил:

– Я поступил в Бауманское училище. Отучился почти два года. Был отличником! – не без юношеской гордости похвалился он. – С отцом переписывался редко, так было оговорено заранее. За полтора года два письма. От меня – приветы и отчет об успехах в учебе. От него безграничное удовлетворение от проделанной работы – фанера шла высший сорт. Если пропитать листы особым клеем, ее вполне можно использовать при сборке самолетов. В феврале сорокового отец шифрованной телеграммой до востребования вызвал меня на Урал. Поздравление с праздником означало, что я должен вести себя крайне осторожно и ни в коем случае не появляться в Краснозатонске. Я, соблюдая все меры предосторожности, отправился в условленное место. Об этом я подробно рассказал на следствии. Оказалось, наружка не смогла зафиксировать нашу встречу. Отец сообщил, что после последней диверсионной акции обнаружил за собой слежку.

– Что за акция? – поинтересовался Мессинг.

Язык бы Мессингу отрезать!!

Еско подозрительно уставился на меня.

– Он сжег фанерный завод. Чекисты вышли на след. Конец был неизбежен. Отец хотел любой ценой спасти меня. Для этого он передал мне заранее приготовленные документы, такие чистые, что не подкопаешься, и приказал начать новую жизнь. Он дал мне явку в Москве, которой я мог воспользоваться только в крайнем случае. Я ушел из института и на время исчез из Москвы.

Опять в эфире промелькнуло знакомое женское лицо. Меня взяли сомнения – оно мало походило на лицо немецкой дамы.

– …спустя несколько месяцев я отправился в Одессу и там с новыми документами поступил в пехотное училище. Отучился полгода, и весной сорок первого меня взяли. Я до сих пор не могу понять, как они вышли на меня. В чем промах?! Документы безупречные, мне не надо было прикидываться советским, разве что…

Он задумался, потом, словно о чем-то догадавшись, проницательно глянул на меня и добавил:

– Я рассказываю то, что уже давным-давно оформлено в протоколах допросов. Что еще вы хотите услышать от меня?

– Я верю вам, Алекс, – ответил я. – Мне не нужно знать подробности. Но вы в растерянности, вам не по себе. Поверьте, мне тоже! По правилам этой безумной игры вас уже не должно быть на белом свете. Этот разговор в принципе не должен был состояться!

Далее по-немецки, на волнах телепатического эфира я индуцировал в сторону Алекса.

«Вы не доверяете (мне), но (могу ли) я доверять вам? Возможно, это провокация красных? Они (уже пытались) подловить Мессинга на (какой-нибудь) антисоветчине. (Пытались приписать) умысел на психический теракт. Говорите вслух, не молчите!!! Почему вас оставили в живых?».

Он с непривычки брякнул:

– Вы хотите знать, почему меня не расстреляли?

«Тише, молодой человек! Осторожнее!!»

Теперь пришла моя очередь закурить.

«Знать хочу, – сообщил я, – (но только) правду. Это понятно?»

«Да», – ответил он и наглухо закрылся.

Некоторое время мы играли в молчанку. Время стремительно убывало, а результата не было.

Я заговорил вслух:

– Послушайте, молодой человек. Вы видите перед собой человека, который лучше любого лекаря способен излечить вас от такой заразы, как хандра. А также от верности долгу и прочих смертельно-идеальных бацилл, не дающих покоя людям. Я готов помочь вам обрести твердость духа и веру в цель. Что вас мучает? Страх?

Генрих отрывисто кивнул.

– Калибр страха неприемлем?

Еще подтверждающий кивок.

– Вам грозит расстрел?

Кивок.

– Вам предлагают свободу, если вы что-то исполните?

– Амнистию и сносные условия существования. Меня мобилизуют в трудовую армию. Это считается полупрощением.

– Выбор для вас мучителен? Вы не желаете ощущать себя предателем?

– Мне предлагают работать против Германии. Правда, они хитрецы – утверждают, что работать я буду не против Германии, а против преступного режима Гитлера.