Борис Сопельняк - Рядовой Рекс (сборник)

– Семнадцатого октября был мой день рождения. Как-никак полвека стукнуло, а отметить нечем. Вспомнила, что на дальней грядке выкопана не вся картошка. Решила хоть картохи испечь да угостить домашних. Ковыряюсь в грядках, перетряхиваю ботву. Вдруг вижу: с горки катятся мотоциклы, а за ними машины. Выскочили из них человек сто. Форма, как у вас, мышастая. С ходу начали стрелять. Люди – врассыпную. Но бежать некуда, деревня окружена. Я как упала в ботву, так и лежу. Гляжу, старик мой бежит. Куда там, догнали, веревку на шею – и на ворота. Детишки, трое младшеньких, выскочили из дома – тут же около отца пристрелили. Как я не закричала, как не бросилась с мотыгой на этих зверюг?! Окаменела, шелохнуться не могла.

А из соседней избы метнулась моя подруга, Маня Новосельцева. Прижала к груди внучонка – и к лесу. И надо же, натолкнулась на верзилу с такой же вот штукой, как у вас, – в упор прошил и внучонка, и Маню. У другой избы пятилетний Ваня Алешкин спрятался в бочке с водой. Когда кончился воздух и он вынырнул, его схватили, пристрелили и швырнули в погреб.

Потом им, видно, надоело бегать по улицам: заходили в дома, выводили во двор и тут же расстреливали – целыми семьями. Пятеро Алешкиных, шестеро Агафонкиных, семеро Масюговых, девять Кондрашовых, одиннадцать Федичкиных, тринадцать Вороновых… Я их всех знала, всех до единого. Алешкины: дед с бабкой и и трое внуков – старшему шесть, младшему един годик. Федичкины: дед с бабкой, дочки и шестеро внуков – младшему два года. Кондрашовы: тоже старик со старухой и внуки, младшему – годик.

Но это не все. Убить, оказывается, мало. Побросали расстрелянных, повешенных и раненых в погреба, загнали туда и чудом уцелевших, налили бензину, подожгли и закрыли крышки. Как же люди кричали, как плакали и молили выпустить! Особенно дети!

За что так, сыночки? Ведь горели-то дети, старики да бабы! Они-то что за грозное войско?!

– Полгода прожила я в норе. Думала, о нас забыли. Так нет же, вчера опять прикатили. Так перепахали взрывами остатки деревни, что от Большого Дуба и следа не осталось, – закончила Надежда Тимофеевна,

Потух костер. Остыла каша. Не дымились самокрутки.

Громов поднялся. Губы дергались.

– Клянемся! – сказал он. – На этих погребах клянемся! Тебе, мать, клянемся! Ванюше!!! – Его голос сорвался. – Всех передушим! Вот этими руками.

Десять танков самым малым ходом ползли по оврагу. Капитан Маралов был в первом. Местами стены оврага сходились так близко, что танку не протиснуться. Тогда комбат подавал назад и бросал тридцатьчетверку с разгону – так он стесывал края и мало-помалу продвигался вперед. Овраг петлял, забирал куда-то в сторону, но теперь иного выхода не было, кроме как утешаться тем, что чем дальше от деревни, тем меньше шансов быть обнаруженными.

Наконец овраг кончился и показалась узенькая речонка. Танкисты облегченно вздохнули: заметь их немецкий самолет, тот овраг стал бы братской могилой.

Осмотрелись. Деревенька километрах в трех справа. Местность открытая, правда, холмистая. Но вот последний километр – ровное как стол поле.

– До поля идем лощинами, – говорил Маралов. – А потом бросок! Маневрировать, менять скорость и ни в коем случае не подставлять борта. Огонь вести с остановок, прицельно, иначе их не достать. По машинам!

Вот и кромка поля. Маралов достал бинокль.

«Зашли с фланга, это хорошо, – думал он. – А вот то, что не заметил полтора десятка “пантер”, – это плохо. Ага, завтракают! Самое время подбросить горяченького».

– Ракеты! – крикнул он. – Две красные!

Начало атаки было удачным. Танки Маралова прорвались к окраине деревни, подожгли несколько «пантер» и уже разворачивались, чтобы зайти в тыл закопанным «фердинандам», но немцы вызвали авиацию.

– Маневрировать! – кричал Маралов. – Маневрировать!

Тридцатьчетверки бросались в стороны, тормозили, снова набирали ход. А за ними гонялись «мессеры», гонялись безнаказанно, прямо-таки как летом сорок первого.

– Что ж это такое?! – недоумевал Маралов. – Наши-то где? Неужто на весь фронт ни одного истребителя?

Он связался с командиром полка и доложил, что песет большие потери от авиации противника.

– Вижу, – ответил комполка. – Действуете правильно. На подходе «лавочкины».

Ревели моторы, скрежетали гусеницы, искрилась от снарядов броня, факелами вспыхивали танки.

«Хрен с ними, с коробками. Главное, экипажи целы», – подумал Маралов, заметив, что из подбитой тридцатьчетверки выскочили люди.