Александр Кердан - Экипаж машины боевой (сборник)

– Нет.

– Если найдёте, сразу тащите ко мне.

– Конечно, товарищ прапорщик, мы, если найдём, сразу же, – Сашка начал основательно входить в роль деревенского увальня, у которого что в уме, то и на языке, – и пацанам всем накажем, чтобы пошукали…

– Давай, как тебя?..

– Рядовой Брусов.

– Давай, Брусов, дерзай! Если найдёшь книжку, отблагодарю… Получишь от меня подарок. Ферштейн? – потом перевёл цепкий, словно репей, взгляд на меня. – И дружку твоему «кусок» отвалю… Как фамилия?

– Шамиев, – за меня ответил Сашка.

– А что, он сам говорить не умеет?

– Умеет, просто молчаливый от природы, – снова выручил Брусов.

– Молчаливый – это хорошо. Я люблю молчаливых, – во взгляде прапорщика промелькнуло что-то похожее на одобрение. – В общем, постарайтесь, землячки, в долгу не останусь.

Дверь за Перегудовым громыхнула, как ружейный салют в память о почившем в бозе.

– Слушай, о какой книжке этот козёл распекался? – смачно сплюнув вслед прапору, спросил Сашка.

Я без слов протянул ему свою находку – маленькую записную книжку в зелёном кожаном переплёте.

Думал ли я когда-нибудь, что получу удовольствие, просматривая чужую записную книжку? Про «удовольствие» – это я, конечно, загнул, как говорят поэты – гиперболизировал, но что-то похожее на чувство удовлетворения после просмотра записей нашего врага испытал.

Поначалу, листая книжку, мы с Сашкой понять не могли, отчего так переполошился прапор, потеряв её. Ничего примечательного обнаруженные там записи вроде бы не содержали. Несколько похабных самодеятельных шлягеров, бывших в ходу и среди нашего брата. «Сказ о русском Иване, служившем в Афгане» или «Песня о приключениях Бабы-Яги»… Потом следовали какие-то адреса с обширной географией: Москва, Питер, Воронеж, Красноярск… Затем несколько пустых страниц… А последние листочки книжки просто испещрены какими-то цифрами, инициалами…

Сашка закрыл книжку и разочарованно протянул мне:

– И чего затеяли мы спектакль? Ничего тут нет!

– Погоди, – удержал я его, – может, это шифр!

– Ну вот, начитался детективов: везде шифры мерещатся.

Я раскрыл книжку на последней страничке:

– Сам посмотри: вот два столбца, а вверху – «Пр» и «Рас». Это же «Приход – расход»! А ниже – прописные буквы – инициалы: «М.Е. – 400 ч.», «Хаб. – 2000 аф.» и даты с апреля прошлого года по сентябрь нынешнего… Шифр – не шифр, но что-то похожее на амбарную книгу!

– Ну и что нам, мистер Шерлок Холмс, с этих «приходов и расходов», если мы все эти буквы и цифры расшифровать не сумеем? «Ч.», предположим, чеки, «аф.» – афгани… Но кому они и за что?

– Да как ты не поймёшь, Саня, нам с тобой и не надо знать, кому и за что они предназначались! Тут важно другое: если «кусок» так мечется из-за книжки, значит, что-то в ней такое заключено… Вот мне и кажется, что цифры эти как раз то самое и есть! Ферштейн? – передразнил я Перегудова.

Но Брусов уже и сам зачарованно уставился на столбцы цифр.

– Давай возьмём прапора на понт: письмо ему анонимное накалякаем и в аптеку подбросим с требованием, так, мол, и так, если ты кобелиные замашки не бросишь, то сокровище потерянное попадёт…

– В руки «внука Дзержинского»… – весело блеснул глазами Сашка.

«Внук Дзержинского» – кличка гарнизонного особиста майора Феликса Скворцова, личности, невзирая на таинственность профессии, очень популярной в солдатской среде. Длинный, сухопарый «контрик» был похож на своего далёкого тёзку не только внешне, но и характером. Такой же принципиальный и бескомпромиссный. Словом, «железный Феликс» он и есть – рыцарь революции. Помимо прочего, о геройских делах Скворцова ходили по бригаде настоящие легенды.

Рассказывали, что однажды майор с разведгруппой чуть не взял в плен самого Ахмад-шаха. Сумел захватить его любимого телохранителя. Хозяин Панджшера за своего нукера огромный выкуп обещал, предлагал Скворцову сытую жизнь за кордоном, а тот не купился… Такие люди, похоже, вообще, не покупаются. Так что Сашка прав: одно упоминание о «внуке Дзержинского» будет для Перегудова, как удар серпом по… Вжик, и – никакого потомства!

В тот же вечер, устроившись на моём топчане (благо он расположен в углу палаты, подальше от чужих глаз), мы написали печатными буквами на четвертинке мятого тетрадного листа наше послание Перегудову.

Этот шедевр эпистолярного жанра подсунули под обитую железом дверь аптеки.

Теперь оставалось только «лечь на грунт», как подводной лодке после пуска торпеды, и ждать последствий содеянного.