Александр Кердан - Экипаж машины боевой (сборник)

Шалов запротестовал:

– Чтобы фашист да проявил благородство… Придумаешь тоже: «Кавалеры в кавалеров не стреляют…» – передразнил он. – Итс импотенс! Это невозможно!

– Что же, по-вашему, товарищ сержант, мой дед врёт?

– Почему сразу – врёт? Может, просто чуток приукрашивает. У фронтовиков такое случается.

– Не будет мой дед приукрашивать, – Захаров обиженно умолк.

«История на самом деле необычная, – подумал Кравец. – Хотя вся жизнь и состоит из таких историй. Ведь расскажи я потом кому-нибудь про наш выездной караул, скажут: быть такого не может, придумываешь! Тем не менее всё это было».

В четырнадцатый вагон поезда «Москва – Иркутск» сели поздней ночью. Этому предшествовало два долгих дня.

Один день провели в Волгограде. Мэсел сдержал слово и устроил им экскурсию по городу. На Мамаевом кургане Кравец в списках погибших, к своему удивлению, нашёл пятерых однофамильцев…

Второй день был поделён на две неравных части. Сначала с двумя пересадками добирались до Сызрани. Потом толкались на вокзале, пытаясь купить билеты на проходящий поезд до Кургана. Купив, пристроили багаж в камере хранения и шатались по городу – в поисках каких-то давних знакомых Шалова.

Никаких знакомых так и не нашли, зато посмотрели Сызрань. Она показалась Кравцу похожей на бесконечно длинную деревню, на улицах которой им встретилось, однако, много красивых девушек. «Не город, а ярмарка невест». Впрочем, ни с одной из них познакомиться не удалось. Шалов всё время подгонял вперёд. Ко всему прочему у них закончились деньги, иссякли хлебные припасы, и снова наступил голод.

– А ты говорил, отожрёмся в карауле… Печень трески, деликатесы… – припомнил Захарову его слова Кравец. – Какая тут, на хрен, печень? Сейчас бы кашки училищной! Даже дробь шестнадцать за милую душу пошла бы…

– Кто же знал, что всё так получится! – не понятно за что оправдывался Захаров.

Когда вернулись на вокзал, он предложил:

– Давайте сядем в подземном переходе, положим шапки на пол и «на зубах» будем песни играть, как беспризорники в «Республике ШКИД»: «У кошки четыре ноги, а сзади у ней длинный хвост…»

– Ага, чтобы нас тут же патруль заграбастал! – скривился Мэсел. – Уж лучше пусть Кравец изобразит инвалида, ногу под себя спрячет и станет просить: «Подайте раненому защитнику Отечества! Подайте ветерану всех войн!»

– Скажи ещё «участнику Куликовской битвы»! – возмутился Кравец. – Вы что сговорились? Нашли козла отпущения? Садись сам и попрошайничай!

– Итс ноу гоу! Это не пойдёт! – прекратил назревающую ссору Шалов. – Не хватает нам ещё на обратном пути влипнуть в какое-то дерьмо.

– Так ведь кушать охота, товарищ сержант, – привычно состроил слезливую мину Захаров.

– Всем охота. Терпи!

«Терпеть» до прибытия поезда оставалось ещё часа четыре. Но самое печальное, что и поезд не сулил спасения от голода. Чтобы время пошло быстрее, Кравец стал вспоминать все известные ему высказывания великих по поводу терпения. Первое, что на ум пришло, слова писателя Николая Островского: «Умей жить и тогда, когда жизнь становится невыносимой».

К Островскому в доме у Кравца было особое отношение. Дело в том, что Нина Ивановна в пору, когда была девочкой и лежала в тобольской больнице, переписывалась с матерью писателя. Как реликвию, хранила она несколько ответных писем Ольги Осиповны и первое издание книги «Рождённые бурей». Ещё подростком, по совету матери, Кравец прочитал всё, что смог найти о писателе-коммунисте, о его героической судьбе. Он заучил наизусть многие из высказываний Островского. Например, такое: «Надо жить так, чтобы не жёг позор за подленькое и мелочное прошлое, чтобы, умирая, мог сказать, что все силы, всю жизнь свою отдал делу освобождения человечества».

Сам Кравец умирать пока не собирался, потому и вспомнил слова одного древнего философа, кажется, Сенеки: «Переноси с достоинством то, что изменить не можешь». Ещё пришлись ко двору слова английского ученого Леббока: «Большие несчастья не бывают продолжительными, а малые не стоят внимания». Это последнее высказывание так ему понравилось, что он долго смаковал каждое слово. «Действительно, что такое голод? Чистая физиология. Человек без пищи может сорок дней прожить. Значит, до училища как-нибудь дотянем! А там, там…»

Но не зря утверждал Суворов, что долгий привал служивых балует. Об училище сейчас Кравцу думать не хотелось. Напротив, гуляния по Сызрани и лицезрение местных красавиц настроили его сугубо на лирический лад. Он размечтался о любви. Почему-то в последнее время всё чаще думалось об этом. Как в том анекдоте про лейтенанта, которому лектор показывает кирпич и спрашивает: «Что это напоминает?», а лейтенант в ответ: «Девушку». – «Как это?» – изумляется лектор. «А я, товарищ пропагандист, на что ни смотрю, всё об этом думаю!»