Александр Кердан - Экипаж машины боевой (сборник)

Но на то и кот, чтобы мыши не дремали. Анатолий Борисович уже десять лет как начальник штаба и знает, что воли личному составу давать нельзя, особенно светлым головам и так называемой элите.

– Не понял… – набычился он. – Разве так, товарищи офицеры, на вопрос старшего начальника отвечают. Сейчас устроим зачёт по знанию Устава внутренней службы!

– Не надо зачёта, товарищ подполковник… – скорчил жалобную физиономию капитан, начальник строевого отдела.

Анатолий Борисович с высоты своего наполеоновского роста вперил в подчинённого пронзительно-уничижающий взор светло-серых с жёлтыми вкраплениями глаз и снова задал вопрос всем присутствующим:

– Понятен приказ начальника гарнизона, товарищи офицеры?

– Так точно, товарищ подполковник, – в голос выдохнули офицеры полка.

– Тогда свободны, – отпустил подчинённых Анатолий Борисович, но сам себя свободным не почувствовал. Рекомендация начальника гарнизона всё взбаламутила в его душе.

Военную форму одежды Анатолий Борисович, можно сказать, обожал и почитал. Можно даже сказать, что именно форма была тем самым манком, который определил когда-то его судьбу, то есть поступление в военное училище и дальнейшую офицерскую карьеру. Все эти шевроны, петлички, погоны, ремни и ремешки, блеск сапог, кокарды, звёздочки, эмблемы, отлично подогнанные китель и шинель – для него всегда были не просто атрибутами внешнего вида, но и высокой символикой принадлежности к чему-то большому, могучему, овеянному славой прошлых побед. И, что тут скрывать, военная форма придавала значимость самому Анатолию Борисовичу, делала его самого словно бы выше ростом, сильнее, превращала отдельно взятого индивидуума в неотрывную часть большого, могучего, овеянного славой и уважением, организованного и регламентированного до мелочей организма.

Да, Анатолий Борисович любил и почитал свою военную форму. С нею, с формой, было связано столько эмоциональных воспоминаний, которые даже трудно выразить словами. Например, как передать запах шинели после дождя или первого снега или как выразить ощущение прикосновения ладони к её колючему ворсу. В этот ворс так любила утыкаться носом Алла, его жена, ещё в ту пору, когда была не жена ему, а простая девчонка с соседней улицы, и он курсантом приезжал в отпуск и бродил с ней по заснеженному городу. Она и сейчас нет-нет да уткнётся в его офицерскую шинель, вспоминая те счастливые времена, даже несмотря на то, что офицерская шинель скроена из другого сукна – она мягче на ощупь, и с нею связаны иные волнующие моменты…

Вот первый. Примерка офицерского наряда за два месяца до выпуска. Ты – ещё курсант, а тебе уже шьются мундир и шинель, и ротный командир отпускает тебя в гарнизонное ателье. Там, как воплощение своих юношеских мечтаний, видишь ты в зеркале молодого лейтенанта, у которого твоё лицо и фигура, но он как будто уже не ты, а некто другой, наделённый правом командовать, принимать решение не только за себя, но и за других… И старый, суетливый портной, оглядывая тебя со всех сторон, восторженно прищёлкивает языком и говорит, грассируя:

– Пр-рекрасно, пр-рекрасно, молодой человек! Все софочки нашего гар-рнизона таки теперь будут ващи, таки да, вам везёт… Зай гезунд! Очень приятно! Ах, мне бы двадцать, мне бы ващи погоны…

И не только этот портной. Любовь к человеку в военной форме в те послевоенные годы была словно разлита в воздухе. И в магазине пропустят без очереди, если спешишь, и на любом празднике ты самый желанный гость, не говоря уже об учениях, когда на улицы сёл и городков, по которым проходит колонна военной техники или строй мотострелков, высыпают все от мала до велика, угощают яблоками, пирожками, машут платками и кепками. А пацанва лихо марширует сзади, словно примеряя на себя военную судьбу…

Всё это мгновенно пронеслось в голове Анатолия Борисовича, пока из лекционного зала он поднимался в свой кабинет.

– Тоже мне рекомендация, – позволил он мысленно не согласиться с генералом Челубеевым. – Лучше бы разрешили табельное оружие с собой носить и дать право применять для защиты чести и личного достоинства. Ведь было же такое после войны… Попробовал бы кто-то тогда офицера оскорбить!

Но время было не послевоенное. Время было перестройки и гласности. И в это время кто только и что только про армию не пишет! И то, что все генералы – казнокрады. И что все офицеры – дураки, бездельники, сволочи и эксплуататоры солдатского труда, укрыватели неуставных взаимоотношений. И что государство слишком много денег тратит на содержание огромной армии. И что тогда, когда в магазинах шаром покати, в военторгах – полный коммунизм, разве что птичьего молока нет! Какое уж тут табельное оружие! Как раз тут только вот это шпионское переодевание!