Геннадий Ананьев - Грот в Ущелье Женщин

– У меня пока поживет.

Я даже не отдавал себе отчета в том, верен ли мой поступок, но как потом оказалось, принял я весьма разумное решение. После я даже похвалил себя за предусмотрительность. Ну а пока поспешил во двор заставы, чтобы помочь Гранскому нарезать букет. Нужно было поторапливаться – теплоход через полчаса бросит якорь у Маячного, и к этому времени нужно успеть подойти к нему на катере.

Во дворе, где строители, кажется, чудом сохранили ромашки, и теперь они пышно цвели, словно старались блеснуть перед людьми, которые сберегли им жизнь, всей своей нежной красой, Гранского не было: пожалел «свои» цветы, вышел резать на поляну за забором «чужие». Вот она – черточка человеческого характера: своя рубашка ближе к телу. Хотя Гранский не старик, для которого «мое», впитанное с молоком матери, роднее слова «наше».

Но я оказался не совсем справедливым, думая так о Гранском. Едва я вышел за калитку, намереваясь помочь ефрейтору, как встретил его, спешившего мне навстречу. В руках у него было всего пять ромашек, аккуратно срезанных.

– Вот это и все?

– Так крупные же. Куда еще больше. У нас не сочинский ботанический сад.

– Срежь еще десяток. Во дворе. Только поскорее.

– Есть.

А по тону больше похоже, как «никак нет». Возможно, прав, но ведь теща едет. Не мать, а теща.

К трапу теплохода мы подошли чуть раньше портопунктовской доры, на которой, кроме моториста, заведующего портопунктом и завмага (вдруг какой груз есть для магазина), никого не было. Никто никуда не уезжал. Пуста и палуба. Неспешно подходит к трапу пассажирский помощник и как обычно сообщает:

– Четыре пассажира. В Мурманске сели. Двое по командировочным в колхоз и на маяк, женщину и девушку начальник политотдела ваш нам привез.

– Теща Северина Лукьяновича. А вот девушка? Не знаю кто и откуда.

– По всему видно, дочь ее.

Сказав Ногайцеву, чтобы тот проверил документы у командированных, я с Гранским направился в каюту, пытаясь вспомнить, не называл ли Полосухин имени своей тещи. Нет, не вспомнилось. Не находил ответа и вопрос, кто с ней? Не может же быть, чтобы Оля. А вдруг все же она?

Вот и каюта. Дверь закрыта. Неужели не знают, что прибыли к месту? Постучал в дверь. В ответ – резкое.

– Входите!

Пожилая, довольно полная женщина с крестьянским лицом, в клетчетом модном пальто, в коричневой шляпе, очень похожей на капор, какой я видел на бабушкиной фотографии (как повторяется мода) в коричневых сапожках на невысокой платформе, сидела на диванчике и тревожно-вопросительно смотрела на мня. У столика стояла девушка, очень похожая на Олю, только повыше и постройней. Взгляд ее тоже выражал недоумение.

– Вас Северин прислал? – резко спросила женщина, поднимаясь. – А почему сам не пожаловал?! Некогда?! Заработался?!

– Мама, – робко, испытывая явно неловкость за столь нелепую резкость, попросила девушка. – Не надо так. Ты же…

– Не мешайся. Ишь, грамотная! Я говорю, не переломился бы, когда тещу свою по-человечески встретил!

– Его нет на заставе, – стараясь говорить как можно спокойней, ответил я. – В отряд уехал.

– Тебя же, мама, просили подождать, – упрекнула дочь.

Но мать вновь сердито прервала ее:

– Что просили? Я чтобы инкогнито хотела. Он тут без жены как вел себя?

Ишь ты – инкогнито. А в телеграмме указала: теща. Да простится ей, ибо не ведает, что творит.

– Давайте лучше познакомимся. И катер ждет вас. Меня зовут Евгением Александровичем. Я – заместитель Северина Лукьяновича. А это – Павел Гранский.

Я посторонился, представляя ефрейтора Гранского (до этого он стоял у меня за спиной), и тот сразу же шагнул к девушке и подал ей букетик ромашек.

– У вас оранжерея? – удивленно спросила она, с наслаждением нюхая цветы. – И пахнут, как наши, подмосковные.

– Ниспосланная нам благодать. Природа одаривает нас, пограничников. Любит нас.

Ого! вот она – молодость.

А девушка протянула руку Гранскому и, улыбнувшись кокетливо, проговорила.

– Меня Катей зовут.

– Меня – Елизавета Кирьяновна, – отрекомендовалась теща Полосухина, повернувшись к дочери, взяла у нее цветы. – Правда, что ли, что живые они? – понюхала и удивленно воскликнула: – Ишь ты, а говорили – Север. Лучше наших.

– А что, Оля о ромашках не говорила?

– Ни о чем она не говорила! – сердито ответила Елизавета Кирьяновна и спросила настойчиво: – Пошли, что ли? Или вертаться, раз Северина нет?

– Катер у трапа, Елизавета Кирьяновна.

– Что тогда стоите? Берите чемоданы. И вот сумка еще.