Сергей Михеенков - Заградотряд

Брыкин, пока его командир отсутствовал, не только таскал его ружьё и боеприпасы, но и успел отрыть просторный окоп и даже соорудить нечто наподобие землянки, отгородив часть окопа и перекрыв её берёзовыми жердями. Когда Колышкин и Петров разыскали его, второй номер возился со снопом пшеницы, который притащил, видать, откуда-то из деревни. Брыкин стоял на коленях под навесом и аккуратно обрезал самодельным ножом колоски и складывал их на вафельное полотенце. Полотенце белело в ночи, как будто над ним горели несколько свеч, и свет от них падал вниз.

Младший сержант Колышкин хотел было забраниться на своего подчинённого. Но увидел накрытое куском парусины ружьё, в нише цинк с патронами, ладный окоп на двоих, да ещё с навесом, и душа его сразу потеплела.

– Вот что, Калуга, – сказал он Петрову, – давай к нам. Третьим будешь. Снайпер нам в компанию в самый раз. А если лейтенант прикажет отдельную ячейку копать, то мы её утром отроем. Успеем. Брыкин нам поможет.

Когда второй номер, посланный младшим сержантом Колышкиным на кухню, принёс горячие котелки, Петров, уронив голову на колени, уже спал. И опять ему снился тёплый луг за Окой напротив Подзавалья…

Перед рассветом, как и предполагал Мотовилов, загремело правее Малеева, за лесом. Значит, сунулись к соседям. Но там батарея ПТО. Однако основная и самая короткая дорога проходила всё же через позиции его роты. Старший лейтенант Мотовилов, успевший поспать минут двадцать, стоял на опушке леса и, слушая затянувшуюся осеннюю ночь, которой, казалось, не будет конца, пытался понять, что происходит севернее и северо-западнее, и чего им ожидать здесь. Разведка ещё не вернулась. Звягин тоже молчал. И когда второй взвод зарокотал всеми своими пулемётами, Мотовилов вздохнул с облегчением. Все сомнения и надежды отлетели прочь. Началось то, что и должно было произойти, и именно здесь.

Прибежал лейтенант Багирбеков.

– Товарищ старший лейтенант…

– Командуй – к бою, – сказал он как можно спокойнее.

Багирбеков тут же повернулся и исчез в липкой предрассветной темени, которая уже начала тускнеть и оттого сделалась ещё непроницаемее и гуще. Вверху зашуршало. Дождь перешёл в снег. «Как хорошо, – подумал Мотовилов, – в такую погоду тяжёлую технику они тут вряд ли протащат». Душу грело ещё и то, что сапёры взорвали мост через Боровну и то, что брод был тоже заминирован и сейчас его держит под огнём взвод старшины Звягина. Хотя старшина там долго не продержится, если немцы нажмут всерьёз.

В стороне Малеева погрохотало и затихло. И тотчас с запада горизонт загудел единым монотонным гудом. Гуд этот нарастал и ширился с каждым мгновением.

– Никак еропланы!.. – пронеслось над окопами.

– Божья Матерь, Царица Небесная…

– Воздух! Убрать оружие! – закричали сержанты.

Ничего неожиданного в том, что происходило, не было. Противник действовал по давно отработанному сценарию: пошёл нахрапом, не получилось – отскочил, прощупал оборону и теперь вот решил обработать её ударом с воздуха. Мотовилов всё же ошибся в своих предположениях, он ожидал, что немцы подведут артиллерию и миномёты и начнут перепахивать их траншею возле Малеева снарядами и минами.

– Заценили, – шептал он, чувствуя, как губы его разом пересохли, – вон как заценили мою третью, в гриву-душу их…

Кого ж они летят трепать? Всё ещё теплилась в нём надежда, что самолёты, возможно, имеют другую цель, где-нибудь в стороне Серпухова или Лопасни. И ещё одна надежда слабым и ненадёжным угольком грела душу: ещё не развиднело как следует, если и накинутся на второй взвод или на них, то сослепу отбомбятся куда попало и оборона их устоит. Подумал: «Хорошо, что роту вовремя рассредоточил».

Над Малеевом самолёты сделали разворот и стали набирать высоту. «Нет, не мимо», – понял Мотовилов. Повадку пикировщиков он знал хорошо. Сейчас развернутся на цель, пойдут вдоль траншеи, и начнут падать вниз через крыло, прицельно бросать бомбы на второй взвод. Налёты «лаптёжников» Мотовилов испытал трижды. И трижды думал, что пришёл конец. Привыкнуть к ним нельзя. Но пережить всё же можно. Правда, не всем и не каждому. Бомбёжки ранили не только осколками.

Через минуту всё произошло именно так и точно в той последовательности, какая мгновенно выстроилась в мозгу старшего лейтенанта Мотовилова, когда он увидел маневр немецких пикировщиков над траншеей второго взвода. «Только бы не выскочили под бомбы, – успел подумать он, – только бы высидели до конца». Бомбёжка длится недолго. Три-четыре захода, и у «лаптёжников» закончится боезапас. Но он знал и другое: под бомбами и сиренами пикировщиков время длится иначе. И движется оно не всегда вперёд. Иногда останавливается или замедляется, так что кажется, что страдания, отпущенные на целую жизнь, переживаешь за несколько секунд. И каждая из ещё непрожитых секунд может убить, стать последней в твоей жизни. Но прожитая может вернуться муками контузии которую не всегда и не сразу почувствуешь.