После отказа в назначении пенсии (в июле 41 г.), ухода в армию Мити, отъезда тети Леры состояние духа ее было крайне подавленным. Она приняла дозу снотворного. Придя к ней на Большой проспект, я увидел ее спящей; думал, что это инсульт; вызвал врача, отправил в больницу Эрисмана. К счастью, все обошлось. Я посещал маму в больнице, а потом привез ее домой на Большой. Известий от Мити не было. Началась блокада. Своим и маме я принес с завода буржуйки для обогрева. Носил регулярно колотые дрова и кое-что из питания с кораблей и с обменного фонда. Когда нашу комнату на Мойке в ноябре 41 г. повредило бомбой, мы получили площадь некого Синебрюхова на набережной (в соседнем доме с Домом ученых). Хотя мы там не жили, но кое-что из вещей перевезли. Помню, как на санках с мамой везли в ту комнату какой-то шкапчик. Она поддерживала санки. Это был последний памятный мне совместный поход с мамочкой! Дальше она стала угасать. Я вызвал врача из платной поликлиники на Большом (врач – русская с яркой грузинской фамилией по мужу). В один из визитов в декабре она сообщила мне, что, увы, у мамы рак желудка. Она ничего не ела, а имевшимися крохами даже подкармливала меня, когда я приходил. В Новый год (1942) ночью я навещал маму и мы пили чай, желая счастья в будущем. 5 января она дала мне еще доверенность. В ночь с 7 на 8 января она уже потеряла сознание. Я сидел у печки, топил ее, готовил кашку, но мама не реагировала. К утру ее не стало! В комнате у нее еще оставалось немного кофе, крупы, сухариков. Значит, это была не голодная смерть! Вызванный утром врач из 27-й поликлиники на Рыбацкой улице формально выписал справку: «Смерть от дистрофии!» Он и не пытался разобраться в чем-то! Гроб я заказал на заводе мастеру Синицину. Он был завален заказами, а вскоре и сам умер. Гроб сделал огромный, не справляясь о размерах. Привез я его на санках на Большой; Лилечка уложила мамочку в него, и мы с Б.В. Плисовым повезли тело на Охту на санках. Тяжелый это был путь! Была с собой пайка хлеба и кусочек сахара. Мы делали привалы: у Театра Л. Комсомола, у Кировского моста, у Летнего сада, у музея Суворова, у Смольного. Сидели на гробе, отдыхали и чуть закусывали. За другую пайку хлеба была выкопана могила, и мы с Б.В. похоронили мамочку. Вечная ей память! Позже я поставил урну с крестом и надписью… Вещи мамы ЖАКТ потребовал перенести в склад, чтобы освободить комнату. Везти вещи куда-либо к себе у меня не было сил. Они находились на складе ЖАКТа, а потом, когда началось улучшение обстановки и мы смогли туда поехать – все оказалось разграбленным…»
Известие о расстреле Мацкевича Вологдин встретил с тяжелым сердцем. Сколько ни говорил себе Вологдин: «Покорись беде, и беда покорится тебе», – легче не становилось. Словно внутри оборвался какой-то нерв.
Он было засобирался с утешениями к Марье Степановне, но его остановила Екатерина Александровна, сказав, что она уже была у Мацкевичей и передала просьбу последней, чтобы они к ней не ходили и не навлекали беду еще и на свою семью.
Весь 1938 год Вологдин работал, как в бреду, переживая за судьбу друга и ожидая, что и к его дому может подъехать ночью «черный воронок».
Екатерина Александровна предложила уехать в Пермь и там переждать лихое время.
Виктор Петрович не соглашался:
– Будь, что будет. Хватит, набегались за всю жизнь.
Но уехать все же пришлось. И случилось это в начале Великой Отечественной войны.
Всю блокаду Ленинграда Вологдины провели в эвакуации в своем родном городе Перми. Виктор Петрович был консультантом на одном из заводов, который располагался километрах в десяти от их дома. Но Вологдин ежедневно отправлялся на работу, честно зарабатывая деньги и, что немаловажно, продуктовые карточки.
Время Великой Отечественной войны было тяжелым для всей страны, не только на фронтах, но и в тылу. Огромные очереди в магазинах, оладьи из картофельных очисток, крошечные порции пайкового хлеба…
Вологдин внимательно следил за ходом боевых действий, читал газеты, регулярно слушал радиосводки «От Советского Информбюро». Внуки раздобыли где-то большую карту, на которой отмечались булавками города и веси и передвигалась красная нитка, обозначающая линию фронта.
То же самое делал в далекой Америке сын прославленного адмирала, капитана 2-го ранга Вадим Степанович Макаров, который писал в своем дневнике:
«Под Сталинградом – полная наша победа. Как изменилось время! Четверть века назад тому мы, офицеры флотилии Ледовитого океана, переживали, чтобы Царицын был взят. Но зимой минувшей мы еще острее переживали, чтобы Сталинград выстоял осаду. Конечно, старое название куда милее, но… Бог располагает!»
Читать дальше