Авигея Бархоленко - Светило малое для освещенья ночи

Он позвал себя уговорить. Он впитал внимание пересохшей пустыней. Пустыня не стала меньше.

Лушка взглянула на псих-президента. Тот не мигая смотрел на Надею, и в глазах была досада, что он видит не всё, потому что недвижная щека горным отвалом преграждала мир. И было нетерпеливое ожидание.

«Интересно, он ждет подушку?» — подумала Лушка.

«Ты дура, Гришина. — Глаза переместились в Лушкином направлении. — Ничего хорошего ее со мной не ждет».

— Она хорошее не ждет. Она его находит.

Они в полтора зрения взглянули на Надею.

Надея взбила в подушке, которую успокоенно отпустил ветеран, жиденькое казенное перо, в чем-то усомнилась, понюхала, там тяжко пахло застаревшими крошками и чужой заброшенной жизнью. Надея осмотрелась, нашла раковину и сдернула наволочку.

Ее руки над раковиной порхали семейными птицами, материя, очищаясь, впитывала новорожденный свет, мыльная пена радовалась краткой жизни, вода, прикасаясь к рукам, обретала свободу и весенний голос, а мужская палата, замерев, внимала служению жрицы.

«Приведи Кравчука», — внятно для Лушки распорядился псих-президент.

— А он послушается? — усомнилась Лушка.

«Ну уж…» — В глазах псих-президента мелькнула насмешка.

Через полчаса Лушка отыскала здешнего главного под аппаратом УВЧ, силами которого Кравчук боролся с затянувшимся насморком, и объяснила, что она, Лушка, наверно, единственная, кто может понимать Олега Олеговича, и что Олег Олегович настойчиво просит прийти по важному делу, а вообще вы лечите здорово, Олег Олегович уже веками двигает и, значит, может подтверждать или не подтверждать, так что всё, что она будет переводить, можно точно проверить.

— Тебя тоже выписали? — спросил из-под увэчэйных тарелок Кравчук гнусавым голосом и, не дожидаясь ответа, возмутился: — Медицина, мать твою. За десять тысяч лет не научились вылечивать насморк!

— Надо не лечить, — сказала Лушка. — Надо не болеть.

— Умница, — молвил Кравчук, отодвигая диски от носа. — От этой чудо-техники у меня уже гайморит! Снаружи прошло, внутри началось.

— Ну и чихали бы, — сказала Лушка.

— Чихающих врачей надо увольнять, — со всеми прононсами на свете возразил Кравчук. — Подлая сволочь… — Он попытался высморкаться, издавая мощные пустые звуки. — Подлая подлянка!

— Разорвете себе, нельзя, — остановила Лушка. — Давайте я попробую, если хотите.

— Что попробуешь? Высморкаться вместо меня?

— Смотрите сюда. На меня, на меня. Лезем в ваши пещеры…

— Вы имеете в виду мой нос? Тогда, извините, я один.

— Глубже, глубже, продерите вход… Еще дальше. Отдирайте всё. У вас ремонт. Отдирайте эти старые обои, везде — и в чуланах, и в кладовых… Поищите где-нибудь кисть. Должна быть кисть. Теперь белите, у вас известковый раствор…

— Пардон, мне бы плюнуть… А теперь?

— Повторите еще раз.

— Ремонт?

— И все остальное. Плюйте, плюйте! Теперь снова.

— Мд-да. Не совсем сокровища. У Краснова научилась?

— Чему?

— Сеансам?

— У Краснова.

— Могучий мужик, а так влип.

— От скуки.

— Пардон?

— Всё имел, всё надоело.

— Да, новые впечатления ему обеспечены.

— Ну, вдруг повезет — натолкнется где-нибудь на себя.

— Гм… В вашем отделении всегда мыслили не так, как в моем. Пардон, милые дамы, с вашего позволения… — Кравчук трубно высморкался. — Резервуар, однако…

— Воду через нос сможете? — Кравчук посмотрел недоверчиво. — Давайте покажу.

Лушка тут же продемонстрировала над раковиной, куда и как, получилось даже не без изящества, и Кравчук, деморализованный дамской жертвенностью, сунул физиономию под кран, захлебнулся, закашлялся, пробормотал: «Теперь еще и бронхит… Но не боги же горшки…» И полез под кран снова.

— Купались же мальчишкой, — подсказала Лушка. Подсказка помогла, получилось.

— Гм… Несложно. Дышать легче. Гм… Ну, поглядим. Хотя щиплет уже пятки. Так что — пошли?

Выстиранная наволочка сохла на батарее, голая подушка, запятнанная предыдущими больными, была подложена под простыню, голова Олега Олеговича законно на ней покоилась, одеяло лежало на небольшом теле правильно и послушно. Надея, сидя на корточках, прибирала в тумбочке и рассказывала про попа. Палата молчаливо внимала и не спускала с нее глаз, выжидая праздничный момент разворота дарующего свет лица в свою сторону. На обвисших щеках псих-президента бродили вулканические отсветы, и Лушка с удовлетворением подумала, что теперь человеку хватит занятий на всю оставшуюся жизнь.