Авигея Бархоленко - Светило малое для освещенья ночи

— Гришина… Да, да, Гришина, вам позволено, проходите. — И оповестила в динамик. — Гришина, к вам пришли!

Сестра не хотела разборок и нашла для себя наилучшее решение.

Лушка прошла мимо равнодушной санитарки через решетчатую железную дверь, вдохнула прокварцованный воздух и почувствовала, что здесь ей спокойно и она опять дома.

Не следует идти целеустремленной походкой, это привлекает врачей и сестер, это притягивает внимание окружающих, окружающие потому здесь и находятся, что бесцельны, следовало врасти в здешнюю почву потерей себя и ограниченным восприятием мира, которое, собственно, и есть отступление от нормы, ибо законом живого может быть только расширение, начиная с размножения и кончая любопытством. Лушка вдруг подумала, что, если бы больные душой могли вместить в свое сознание хотя бы очевидно находящееся рядом, они бы себя излечили, центр их устойчивости переместился бы от малой частности к оси общего равновесия, и несчастный малый разум перестал бы кувыркаться и выворачиваться, и дураки тоже стали бы мудрецами, а мудрецы избежали бы поклонения собственным ошибкам. Но болезнь человеческой души есть общее свойство, и гипертрофированные идеи разрушают миллионы сознаний, а впрочем, и в этом должен быть смысл, ошибки одного нужны для того, чтобы их заметил и преодолел другой, ибо каждый должен расширять мир только собственным усилием, так что даже вошедший в рай и безоговорочно принявший его для своего удобства — преступил против божественного закона движения. И кощунствующей Лушке вдруг показалось, что в этом и заключается человеческий грех перед Духом Святым, который и есть зовущая всех активность, и о том же самом говорила бабка, язычески называя это Зовущей Матерью. Люди искажены установкой на счастье, это установка на пассивность, Америка потому и Америка, что молится инициативе, но инициатива, принятая телом, должна стать стартовой линией, от которой сможет оттолкнуться неудовлетворенный разум, чтобы двигаться дальше, не дожидаясь смертного ключа, разрешающего земные узы.

Это ты про узы и всякое такое, баб? — спросила Лушка.

Какая разница, ответила бабка. Слышишь — вот и радуйся, что слышишь.

Баб, а как же другие? Почему другие не слышат?

Все слышат, сказала бабка. Только не слушают. Сами болтают. И не соотносят. Пока жареный петух не клюнет. Если бы не слышали, то человек бы уже и не жил.

— Гришина, к вам пришли! — разразился динамик. — Гришина, заберите передачу.

Лушка торопливо побежала к решетке. Санитарка протянула кульки. Лушка оглядела пустой коридор со столом дежурной.

— Только передача, — ответила на ее взгляд санитарка. Голос прозвучал непреклонно.

Дежурная сестра смотреть на Лушку не желала. Это она не пустила к ней посетителя, поняла Лушка. Перестраховалась. На всякий случай.

Нагруженная пакетами, в одном из которых тяжело провисли книги, а из других мучительно пахло домашней щедрой едой, Лушка отстраненно побрела в свою палату.

Кто-то настойчиво давил ее завистливым взглядом. Лушка повернула голову — вильнул в сторону взгляд девахи, к которой не пришли сегодня и не приходили раньше. Лушка свернула к взгляду, протянула первый попавшийся кулек, попросила:

— Возьми.

Деваха непримиримо вздернула подбородок, демонстрируя всем свою неподкупность, а рука мертво вцепилась в пакет. Лушка виновато всем улыбнулась и свалила подношения на прикрепленный к полу стол.

— Пожалуйста… — пробормотала она. — Берите.

Зависла пауза, как перед выстрелом, потом вздрагивающие руки ринулись к съестному. Невостребованными остались только книги, да и те дама брезгливо проверила через целлофан пальчиком, обнаружила школьные учебники и запрезирала Лушку вполне доказательно, потому что образование имела высшее и законченное.

Лушка кивнула безликому лицу восседающих и, прихватив книги, добралась наконец до палаты и села на свою койку. И подумала, что перловая каша сейчас ей очень бы понравилась. И что ей тоже могли бы оставить кусочек. Но это она так, она не обижается и впредь обижаться себе не позволит ни на больного, ни на здорового. И чтобы помочь такому решению, стала вынимать книги и обнаружила среди геометрий и алгебр новенькое Евангелие и тонкую брошюру какой-то Анни Безант, а под ними уже промаслившийся сверток с несколькими бутербродами. Людмила Михайловна позаботилась, чтобы Луше досталось хоть что-нибудь. Лушка стала промасленное разворачивать, но ощутила свои больше суток не мытые руки, впитавшие пыль могил, запахи сигарет, денежных знаков и троллейбусных поручней, решительно встала и взяла полотенце.