Том Бойл - Современная любовь

Меня как током ударило. Вот оно, наконец. После всех признаний, съеденных обедов, посещенных музеев и просмотренных фильмов мы наконец-то сольемся в благодатном высшем проявлении близости и любви.

Мне стало жарко. Капли пота выступили у меня на лбу. А потом свет вдруг померк — и вот она, у выключателя.

Она по-прежнему была в кимоно, но ее волосы были прилизаны еще сильнее, уложены в тугую спираль на макушке, словно она собралась купаться. И она что-то держала в руке — тонкий пакет, завернутый в пластик.

— Когда ты влюблен, ты занимаешься любовью, — сказала она, присаживаясь рядом. — Это естественно.

Она вручила мне пакет.

— Не хочу, чтобы у тебя создалось превратное впечатление, — продолжила она глухим голосом, — только из-за того, что я осторожна и скромна, и из-за того, что в мире так много, как бы это сказать, грязи, но у меня есть и страстная сторона. И я люблю тебя. Кажется.

— Да! — воскликнул я, заключив ее в объятия и совсем забыв про пакет.

Мы поцеловались. Я погладил ее затылок и ощутил что-то странное — какую-то липкую рябь, будто ее кожа превратилась в пленку для упаковки продуктов — и тут она положила руку мне на грудь.

— Погоди, — выдохнула она. — Ты забыл эту… эту штуку.

— Штуку?

Свет был приглушен, но я видел, как она снова покраснела. Как она была мила в тот миг — моя сиротка Эмили, моя викторианская принцесса!

— Она из Швеции, — прошептала Бреда.

Я посмотрел на пакет у себя на коленях. Там была какая-то прозрачная пластиковая пленка, сложенная на манер большого мусорного мешка. Я поднял ее к глазам. В голове мелькнула какая-то дикая мысль.

— Это самая новая штука, — затараторила она, — самая безопасная… В смысле, никакая зараза не…

Мое лицо пылало.

— Нет, — ответил я.

— Но это же презерватив, — залилась она слезами. — Мой доктор мне их достал, они… они шведские!

Ее лицо скривилось, и она зарыдала так, что кимоно распахнулось, и я увидел, как «штука» облегает ее возбужденные соски. Полная защита.

Я был оскорблен — признаюсь. И не из-за ее навязчивого страха перед микробами и заразой, а из-за того, что она не доверяла мне. Я был чист. Я был квинтэссенцией чистоты. У меня было хорошее здоровье и умеренные привычки. Я менял трусы и носки ежедневно, а иногда и дважды в день. И работал я в офисе — с чистыми, хрустящими, ясными цифрами, управляя сетью обувных магазинов моего покойного отца (а умер он тоже чисто, в 75 от инфаркта миокарда).

— Но, Бреда, — сказал я, пытаясь утешить ее и поглаживая ее затянутую в пластик грудь, — разве ты мне не доверяешь? Разве ты мне не веришь? Разве… Разве ты меня не любишь?

Я схватил ее за плечи и заставил посмотреть мне в глаза.

— Я чист, Бреда. Поверь мне.

Она отвернулась.

— Сделай это ради меня, — сказала она тихо-тихо. — Если ты правда меня любишь.

В конце концов, я сделал это. Я посмотрел на ее рыдания, на прилипшую к ее телу пленку и сделал это. Она помогла мне облачиться в «штуку», проделала две дырочки для ноздрей, застегнула пластиковую молнию на спине. Мне показалось, что я надел гидрокостюм. И все остальное — томление, нежность и сладкий плен — было таким, как я надеялся.

Почти.

На следующий день она позвонила мне с работы. Я прикидывал данные по продажам и думал про нее. «Привет», — проворковал я в трубку.

— Ты просто должен это услышать!

Судя по голосу, у нее кружилась голова от восторга.

— Ага, — сказал я, прерывая ее страстным шепотом. — Прошлая ночь… Это было нечто!

— Ах, да. Да, прошлая ночь. Да, особенное. И я люблю тебя, правда…

Она остановилась перевести дыхание.

— Но ты вот что послушай! Мне только что прислали текст от одного человека и его жены, они живут среди туарегов Нигерии — это такие люди, которые идут за своими стадами и подбирают за ними навоз, чтобы разжигать костры, представляешь?

Я издал неопределенное урчание.

— Ну вот, и хижины свои они тоже делают из навоза, ну не дикость ли? И вот еще: как ты думаешь, что они едят, когда урожай не задается, а скотина еле стоит на ногах?

— Дай угадаю… Навоз?

— Да! Да! — взвизгнула она. — Нет, ну это же уж слишком? Они едят навоз!

У меня был припасен для нее сюрприз, болезнь, о которой мне рассказал знакомый врач.

— Онхоцеркоз, — сказал я. — Слыхала про такой?

— Расскажи! — голос ее заметно дрожал.

— В Южной Америке и в Африке. Тебя кусает муха и откладывает яйца тебе в кровь, а когда приходит время, личинки — такие маленькие белые червячки — лезут в твои глаза, прямо под сетчатку, так что ты видишь, как они там дергаются.