Йоханнес Зиммель - И даже когда я смеюсь, я должен плакать…

Это им отлично удалось, надо отдать им должное! Они подобрали много таких магазинов, сказал тогда Фрейндлих, не только его, конечно, а повсюду в бывшей ГДР, и филиалы они открыли в Лейпциге, Дрездене и Берлине и кто их знает где еще, об этом Фрейндлих тоже говорил прямо. И всех, кто теперь разоряется, прибирает к рукам «Кло-о-форм верке», так же им будет принадлежать и его магазин. Спорить тут не о чем, и то, что он дошел до аптеки Цибильски всего за пятьдесят восемь шагов, ничем ему не поможет, он это знает.

Ожидание разорения уже давно висит над Мишей, как дамоклов меч. Он почти не ест и не спит, потому что непрерывно об этом думает. А теперь еще эти двое беглецов и поход в полицию!

Тоскливо, безнадежно сопит Миша себе под нос.

Хлеб!

По пути домой он сворачивает с улицы Шиллера на Гутлойтштрассе, так быстрее. Теперь он стоит перед проходным домом, пассажем, соединяющим Гутлойтштрассе и Кройцкаммерштрассе. Миша проходит через большие ворота старого дома по Гутлойтштрассе, по ухабистой мостовой мимо маленьких убогих магазинов слева и справа, мимо ларьков сапожника и часовщика, мимо гладильни. Потом снова проходит через дом, мимо грязной стены. Теперь как только выйдешь на Кройцкаммерштрассе, там сразу слева булочная Любберса.

У грязной стены второго проходного дома Миша видит двоих парней и вздыхает, потому что знает, что сейчас будет, — он уже несколько раз пережил это, и всякий раз в нем поднимаются печаль и злоба.

Это стоят два солдата Советской Армии из гарнизона Ротбухена. Они выглядят поразительно маленькими и тщедушными, как дети, — почти все русские солдаты на Западе не выше среднего роста и худощавые. На обоих парнях надеты гимнастерки из плотной ткани с тугими стоячими воротниками и ремни поверх гимнастерок, собирающие их внизу в складки, как юбки, штаны горохового цвета заправлены в высокие, почти до колен, сапоги. Все русские солдаты выглядят необычайно опрятными, Миша знает, что они должны сами стирать и чистить свою форму и белье и начищать сапоги. Однако, если подойти поближе к кому-нибудь из них, можно заметить грязные пятна (содержать в порядке танк — не шутка!) и прохудившуюся ткань на локтях и коленках, но это только изредка. У обоих вид практически здоровый, только уж очень они тощие. На их бритых головах кепки-ушанки, не то что шикарные «лодочки» американцев. Но их глаза! Их покорные, печальные глаза! Может стать плохо от этих глаз и от несоответствия между военной формой этих людей и тем, что она скрывает. Когда Миша приближается вплотную, один парень говорит шепотом, тихо-тихо:

— Хлеба, пожалуйста!

И другой:

— Хлеба, пожалуйста, господин!

На Мишу накатывается волна горечи, он кивает и делает обоим знак, что надо подождать, он принесет им хлеб. Какой это стыд, думает он, что столько солдат многочисленных советских гарнизонов выпрашивают сейчас хлеб, потому что их плохо кормят, этих солдат великого Советского Союза, которому мы проиграли войну пятьдесят лет назад. Мы, немцы и австрийцы, а не «Гитлер, прикрывавшийся именем немцев», как говорят сейчас на Западе. Это были мы, немцы и австрийцы, при Гитлере. По нашей вине в Советском Союзе погибли двадцать миллионов, и мы разрушили страну до Урала. Едва ли была семья в Советском Союзе, в которой не было погибших на войне или от голода в тылу.

Да, в Сталинграде и в других местах огромного Советского Союза тоже погибли миллионы немецких солдат, и от многих немецких городов тоже ничего не осталось, кроме руин. Но кто начал эту величайшую бойню всех времен, кто виноват в этом? Как же можем мы теперь, когда нам заведомо не грозит никакая опасность от советских, проклинать их и злорадствовать оттого, что солдаты советской Западной группы войск голодают и попрошайничают на улице?

Так думает Миша, и ему не следует удивляться, что большинство людей в Ротбухене чувствуют к нему отвращение. Он сам в этом виноват, разве так должен думать порядочный немец?

В булочной Любберсов ему приходится ждать, потому что перед ним стоят еще три женщины, они тоже покупают хлеб в последнюю минуту перед закрытием магазина, булочник один, служащие уже ушли домой. Но сегодня не сам Генрих, у которого Миша уже много лет покупает хлеб, а его брат Йозеф, увы! Брат Йозеф разъелся, думает Миша, животом все задевает, шеи вовсе нет, голова прямо на плечах. Любберсы живут на широкую ногу, всем известно, что они после воссоединения купили несколько домов и обтяпывают дела с какими-то людьми на Западе. Раньше таких дел вообще не было, прошла большая тяга к бизнесу в бывшей ГДР со ссудами, страхованием и многим другим, ради чего объединялись восточные с западными, как братья Любберсы. Надо было мне стать булочником, думает Миша, а не сантехником. Лучшее, чем можно стать, — это булочник или парикмахер. Есть люди должны даже в самые тяжелые времена, и стричься тоже должен каждый, все равно, при каком режиме, мир ли, война ли. Или генерал, думает Миша, поскольку он вспомнил о войне. Генерал — это третья отличная профессия. Генералу всегда хорошо, война или мир, его всегда почитают, он всегда нужен, и не важно, победил он в войне или проиграл, даже если проиграл, то окажется, что солдаты виноваты, всегда. И оттого, что с ними всегда хорошо обращаются, генералы доживают до глубокой старости. В девяносто они еще разводят розы, и многие пишут в своих мемуарах, какими они были героями. Генерал, булочник, парикмахер, — а я дерьмо, сантехник.