Йоханнес Зиммель - И даже когда я смеюсь, я должен плакать…

— Эй, вы, пошли!

Семеро встают, шестеро из них уже в возрасте, только один молодой, и красавчик гонит их по проходу назад, в хвостовую часть машины. Не будет больше первого класса для этих американцев, теперь только экономический, вот так все быстро меняется, пролетарии всех стран… Впрочем, скорее всего, это не иракцы. Я был в Ираке, они с другим акцентом говорят по-английски. Нет, думает Миша с оптимизмом, кто бы нас ни похитил — это не иракцы. Он удовлетворен своей сообразительностью. И сразу же снова впадает в панику. А если ливийцы? Если они везут нас в Ливию? Американцы для Каддафи как красная тряпка для быка, а я… для меня Триполи был бы еще хуже, чем Багдад.

— Сесть! — орет красавчик на американцев в хвосте самолета. — Руки вверх! Не двигаться, или я немедленно стреляю!

Выглядит гротескно, думает Миша, дрожа от страха, нас 120 пассажиров, кроме того, экипаж… Всего три человека… трое против 120! И никто из нас даже не попытался защищаться, никто! Превосходно сделано, думает Миша. Все так гладко прошло, потому что они вооружены, начали внезапно и все вместе. Значит, действительно, угон самолета, удивляться нечему.

— Где стюардесса? — орет красавчик, оставив компаньона с бизнесменами и вернувшись к пилотской кабине. — Иди сюда, быстрее, или я тебя застрелю!

Блондинка, уже успевшая улизнуть, возвращается к нему, она плачет.

— Не реви, а то я тебя застрелю! Переводи мои слова на немецкий!

Он отдает дальнейшие распоряжения по-английски, светловолосая стюардесса дрожащим голосом говорит в микрофон, голос звучит из бортовых динамиков:

— Пожалуйста, немедленно опустите шторы на иллюминаторах! Немедленно опустить шторы! Кто немедленно не опустит шторы, будет застрелен!

Все сидящие у окон опускают шторы, в самолете становится темно.

— Освещение! — орет красавчик в направлении пилотской кабины. — Включить свет, вы, говнюки!

Свет загорается. Красавчик продолжает орать.

— Пожалуйста, спокойно, — переводит стюардесса. — Не говорить! Ни слова, пожалуйста! Иначе они будут стрелять!

Фантастика, думает Миша. Трое мужчин. А 120 человек делают все, что они прикажут. Без малейшего возражения. Без звука. Так это просто, так просто… Впрочем, все это уже было. В Освенциме, например. Страх — это ключ. Красавчик орет, стюардесса переводит:

— Пожалуйста, выбросьте все твердые предметы в проход! Ножи, расчески, часы, зажигалки, авторучки, шпильки! Быстрее, пожалуйста, быстрее! Кто не выбросит, немедленно будет застрелен! — Твердые и острые предметы летят в проход. Нет ни одного человека, кто бы не послушался. Миша думает: слава Богу, мое маленькое радио в чемодане!

— А теперь паспорта! Всем бросить паспорта в проход! Все паспорта! Быстро, иначе вы будете застрелены!

Летят паспорта. Мише вдруг захотелось и есть, и в туалет.

Звезда рекламного бизнеса Герман Вильке, сидящий рядом с ним на другой стороне прохода, от страха начинает громко молиться:

— Отче наш, иже еси на…

Мужчина в темных очках снова бьет его, на этот раз по затылку.

— Молчи, засранец!

Вильке дрожит всем телом.

— Молчите! — говорит Миша, исполненный сострадания, сквозь зубы. — Ради Бога, молчите, господин Вильке!

Один из угонщиков идет вдоль прохода, собирая паспорта и твердые предметы, и уносит их вперед в двух картонных коробках. Салон первого класса сейчас пуст. Мужчина кладет паспорта на сиденье и внимательно их разглядывает.

Красавчик сейчас в кабине пилотов, он орет там, понять ничего нельзя, наверное, он требует взять новый курс.

Угонщик в темных очках ходит по проходу взад-вперед, держа в руке пистолет и направляя его в головы пассажирам.

Миша больше не может терпеть. И он говорит этому в темных очках:

— Мне нужно в туалет!

— Клади в штаны! — кричит молодой человек и прижимает свой пистолет к его щеке. Миша уже ничего не хочет.

— О’кей! — орет красавчик, вышедший тем временем из пилотской кабины вместе со светловолосой стюардессой. — Можно положить руки на спинку переднего сиденья!

Красавчик теперь снова стоит возле пилотов. Он что-то говорит капитану. Машина неожиданно накреняется вправо и делает долгий разворот, кажется, у этой дуги не будет конца. Смена курса, думает Миша. Куда? Наконец, машина снова выравнивается и летит горизонтально и прямо, как и прежде.

Мой ветер! Что же с тобой случилось, мой ветер? — думает Миша. Когда ты подул на меня в Иерусалиме после пресс-конференции, я подумал, что ты хочешь мне сказать: тебе пора покинуть Израиль! Разве я неправильно понял тебя? Может быть, ты хотел сказать мне: будь осторожен, когда полетишь? Или даже: не улетай, оставайся в Израиле, не дай сделать из тебя мальчика для битья, делай то, что считаешь нужным? Ты это имел в виду, ветер? Возможно, ты хотел сказать: оставайся в Израиле, в Америку ты не попадешь никогда!