Владимир Крупин - Море житейское

- ОДНА ОДЕРЖИМАЯ, это при мне было, я послушничал, приехала в наш монастырь, еле-еле (очень за нее просила родня) была допущена ко причастию. Причастилась, ее вырвало в ведро. А ведро вылили в помойку. Зима, мороз. Отец наместник узнал, меня благословил выдолбить всю помойку и вынести в мешках в реку. Архиерей узнал и действия архимандрита одобрил. Еще бы! Это ж причастие. Ох, я долбил, долбил.

- ВОТ, НАБЛЮДАЙ, кто как банки консервов открывает. Если какой верный муж, то открывает слева направо, а какой гулящий - справа налево. Я, говорит, имею право налево. Вот заметь.

- Да глупость все это!

- Конечно же. Но интересно.

ОГЛУШИТЕЛЬНО, ЯРОСТНО чихает. «Эх, продирает, эх, хороша у свата молодушка! - Достает большой серый платок. - Фильтр грубой очистки. - Высмаркивается, достает белый платок. - Фильтр тонкой очистки. - Добавляет: - Чихание с утра - признак здоровья, чихание вечером - признак простуды. - И еще чихает, и опять с присказенькой: -Здорово девки пляшут! От деда чихать научился. Он так чихал - у бабушки из рук кастрюля падала».

ИСПОВЕДЬ НА ВЕЛИКОЙ начинается с вечера. Всю ночь. Комары, костры. Приготовил, казалось, искреннюю фразу: «Каюсь в грехах, особенно в том, что понимаю, что грешу, но плохо их искореняю». - «Каешься? - сурово спросил высокий седой батюшка. - Да если б ты каялся, ты б уже тут рыдал, головой бы бился. Днесь спасения нашего главизна, это когда говорят?» - «На Благовещение». - «Правильно. И это каждый день надо говорить. День настал - спасайся! День спасения - это каждый день! Чего с тобой делать?» - Накрывает епитрахилью.

ОН ЖЕ: «ЧТО ВАЖНЕЕ - Рождество Божией Матери, или любой другой праздник, или день воскресный? Нынче совпало Рождество и воскресенье. Если бы Рождество было в другой день, конечно, пришли бы люди. А в воскресенье б было поменьше. Но ведь воскресенье - это Воскресение! Каждое воскресенье - это малая Пасха. В воскресенье не можешь идти, значит, ползи! В церковь! На литургию! Болен, умираешь? Тем более ползи. Врачи сказали: три часа тебе осталось жить, и за эти три часа можно спастись. Помни разбойника на Кресте. А если у тебя в запасе не три часа, а три дня - это такое богатство!»

ВСТРЕТИЛ ЗНАКОМОГО, гордится удостоверением: «Читай: “Член Правления Совета Дружбы народов”». - «А чего “народов”-то не с большой?» Юмора не понимает: «Исправим».

НЕУЖЕЛИ СНОВА придется жить в мире, где женщины ходят в брюках, курят, тащат за горло бутылку, накрашенные? Идут простоволосые, коротко остриженные, как после тифа. Думаешь так, когда идешь в крестном ходе с сестричками во Христе: все в платьях, юбках, сарафанах, все без косметики, все такие красивые.

Да, есть, есть красавицы. И всегда будут, пока будут верить в Бога. А эти, по собачьей кличке гламур, эти куда? Этим всего быстрее к погибели.

МАМА: «МНЕ мама говорила: “Дожила, дочка, соседи дороже детей”. -“Почему?” - “Вас же никого нет, все далеко. А соседка заходит, воды принесет”. А тятя мой все себя казнил, почему маму не спросил, кого ей жалко. Она умирала, ее последние слова были: “Жалко, ой как жалко!”»

Я эту бабушку Сашу, маму мамы, помню. Маленькая, худенькая, звала меня Ова. «Ова, принеси из погреба крынку». Я приносил. «Ова, возьми ложку, всю сметану сверху счерпай, съешь». Все ругала моего любимого дедушку, что он меня заставляет работать. Да разве он заставлял? Я сам рвался ему помочь. Он молчалив был. Но так помню, просто ощутимо помню, как он кладет мне на голову огромную ладонь. Как шапку надевает. Это он так похвалил меня за то, что выпрямляю гвозди. Помню, боялся сказать, что промахнулся и ударил молотком по пальцу, палец почернел. Прошло.

ИЕРУСАЛИМ, ДОМ УСПЕНИЯ Божией Матери. Скульптура в гробу. На православный взгляд, когда увидел впервые, не испытал прилива благоговения, рассматривал. Думал: все-таки это католическое. А нынче опять был там. И бежит ко гробу женщина и кидается на колени и рыдает: «Мати Божия, Мати Божия!» И все увиделось иначе.

ЕВДОКИЯ ПРО СВОЮ дочь: «Редчайшая сволочь! Развратница! Раньше меня невинности лишилась. С баптистами связалась. Потом эти хари в раме, бритые и в простынях. Вот такие хари. Привела их. Я чуть в окно не выскочила. Еле-еле не пустила на квартиру. “Дочь, у меня тут муж”. - “Ну и что? Сколько их у тебя было. Давай его притравим, ускорим естественное угасание организма!” - “Опомнись! Он же бросал сирень-цветы в мое полночное окно”».

ЖЕНЩИНА-ЧИСТЮЛЯ - это страшно. Заездит чистотой. С ней жить почти невозможно. Муж не ангел, не может он летать над полом, не может не сажать пятен на брюки, не может до стерильности отмывать тарелки. Да и зачем? С грязного не треснешь, с чистого не воскреснешь, гласит мудрая вятская пословица, в основе которой библейские «неумовенные руки». Не может муж постоянно вымывать шею, чтобы сохранить воротник рубашки в девственной белизне. Он у жены из грязнуль не вылезает, да еще и обязан быть благодарным, что она его так чисто содержит. Ей никогда не объяснить, просто не поймет, какая мне разница, что весь день ходил в разных носках. Ну, завтра пойду в одинаковых, - я что, от этого умнее стану?