Яков Капустин - Веревочка. Лагерные хроники

– Это потому, что мне терять нечего, и на свободу я любым путём не рвусь. Мне и здесь весело. Скажи, этот лейтенант, не твой любовник?

– А что, хорошенький.

– Ты, даёшь! Ты со мной и спать при нём будешь?

– Ничего, крепче будет любить.

– Ну, ты и курва, как в такую можно не влюбиться? Так и хочется тебя задушить.

– Колготками, я где-то читала. Послушай, а за что у тебя такой срок огромный.

– Да за растрату.

Она обошла стол, наклонилась и поцеловала мой лоб:

Не ври, ради бога… Уходи уже, горе моё.

Когда я вышел в коридор, лейтенант встал.

– Счастливо земляк – по-доброму попрощался я.

Физиотерапевт из городской больницы занимался моей рукой, нефролог лечил мои почки, а в промежутках, мы наслаждались с ней болтовнёй. Наш трёп иногда переходил в нормальный разговор, но долго на нём мы удержаться не могли, и нас всё время заносило на игру, от которой мы начинали уставать.

– Меня вообще-то от мужиков тошнит – сказала как-то она.

– А как же весь этот эротический маскарад?

– Это мой способ жить и добиваться всего, чего хочу; отчим с двенадцати лет приучал меня к этому. До сих пор вспоминать жутко.

– А я, дурак, всё жду, когда ты сама ляжешь.

– Тебе совсем плохо, да? Впрочем, что я, дура, спрашиваю – она выглянула в приёмную, где сидел её офицер Саша, и закрыла дверь на ключ.

Потом стала передо мной на колени и расстегнула мои брюки…

– Ну что легче стало? – она отвернулась к окну, подкрашивая губы.

– Спасибо, ты настоящий друг – мне было неловко.

– Хоть сейчас не издевайся надо мной. Интересно, как ты про себя меня называешь? Наверное стерва или курва? Скажи, мне приятно, когда ты меня оскорбляешь. Курва, да?

– Если бы всё было так просто. У меня и язык не поворачивается тебе сказать.

– Ну, скажи, пожалуйста! Ну, я даю тебе слово, что не обижусь. В конце концов, я сегодня заработала.

– Не забудь, ты дала слово. Овчарка Менгеле.

Она прижалась ко моей спине грудью и положила руки на плечи:

– А что такое менгеле?

– Кто. Это доктор из Освенцима, которого разыскивают все разведки мира.

– И ты меня считаешь такой низкой тварью?

– Я тебя люблю – сказал я серьёзно, а поэтому нам пора прощаться. Буду проситься на этап; к тому же менты меня напрягают насчёт красной повязки. Пока по трюмам не затаскали, надо сваливать.

– Они сделают так, как я им скажу, не волнуйся.

– Не оскорбляй меня, Лена, не могу я жить по милости женщины, даже такого друга, как ты, ещё привыкну.

– Ты впервые назвал меня по имени, Марк! Дождись, хотя бы, пока я уеду в Москву.

– Вот они на мне и отыграются за все свои унижения. Твой Саша первый. А так, я их быстро заставлю от меня избавиться.

– Так они тебя и испугались!

– А я сочиню на них кляузу в КГБ.

– О чём?

– Это неважно. Изощрённый мозг битого фраера придумает такую дурь, что они будут рады на ничью.

– Господи! Как бы я хотела, чтобы ты был рядом. С тобой я пытаюсь себя уважать. Мне так просто и легко с тобой.

– Я не могу быть рядом с женщиной, потому что я мужик, и это она со мной должны быть рядом, а вот помнить и молиться за тебя буду всегда. Может, тебе немного легче будет жить на свете.

Пока гуляла моя жалоба, шли разбирательства, и формировался этап, мы общались почти ежедневно и она меня лечила…

Каждый раз она находила время и возможность «снять с меня напряжение», и каждый раз нам обоим было неловко и как-то стыдно после этого. Любовников из нас явно не получалось. Мешало возникшее между нами доверие.

Я уже сидел в «воронке» для поездки в «вагон-зак», когда меня вытащил наружу конвой и Саша, её лейтенант, передал мне мешок с продуктами, сказав шёпотом, что в мыльнице пятьсот рублей. Больше ни с ней, ни с Сашей я никогда не виделся, но редкий был в моей жизни день, чтобы я о ней не вспоминал по-доброму и с печалью.

…В жалобе, адресованной КГБ, я обвинил начальство колонии в том, что они, наверное, похищают деньги, выделенные на наглядную агитацию, и поручают заведомым бездарям рисовать уродливые портреты вождей революции и членов Политбюро. А враги советской власти устраивают под этими портретами сходки, где издеваются над самым святым, что есть у советского народа. Если не будут приняты меры, я обещал написать в ЦК КПСС.

Приехал из винницкого областного КГБ майор Кронов, и я ему показал действительно не лучшего качества, картины, до которых никогда и никому не было дела. Майор был мужик умный, понимал, что формально я прав, и как ещё на это посмотрит вышестоящее начальство, неизвестно. Он спросил, зачем я гоню эту дуру. Я объяснил, что хочу свалить на этап без приключений.