Бенедикт Велльс - Конец одиночества

– Как ты, наверное, заметил, я не фанат танцев.

Стены комнаты раздвинулись, морщины разгладились, и мы снова очутились в интернате. Нам было девятнадцать лет, и мы прятались в моей комнате, убежав от дождя. Тогда мы напились джина, и я пытался…

– Помнишь, как я приглашал тебя на танец?

– Не было этого.

– А вот и было! Я даже поставил такую пластинку, под которую, как сказала мне мама, передо мной не устоит ни одна женщина. Но ты ни за что не соглашалась со мной танцевать. И тогда я, конечно, решил, что не нравлюсь тебе.

Альва поморщилась:

– Этим страстно увлекалась она, не я. Понимаешь? Из нас двоих она была талантливой, она с детства чуть ли не ежедневно занималась балетом, и, когда она исчезла, я больше знать ничего не хотела про танцы. Они слишком напоминали мне о ней.

Меня вдруг пробрал пронзительный холод.

– Если бы я тогда знал! – сказал я скорее про себя.

Некоторое время мы продолжали молча двигаться под музыку. Я вдыхал знакомый запах ее духов – смесь сандалового дерева и гардении.

– Расскажи мне что-нибудь хорошее про свою сестру, – попросил я. – А то, когда я о ней думаю, вспоминается только найденная курточка. Я хотел бы представлять ее как-то иначе.

Альва подумала.

– Фина была очень живая, почти дерганая, – сказала она. – И она любила оперу. Еще ребенком она много слушала Моцарта. Однажды мы были на представлении «Волшебной флейты», и она до того разволновалась, что во время представления стала задыхаться, и доктор, который работал при театре, велел вывести ее из зала. – Альва засмеялась. – Часто случалось, что мы за игрой могли расшалиться. И у нас был незыблемый ритуал: после маминого поцелуя на ночь мы всегда делали на кроватях по два кувырка. Вперед и назад, и только после этого мама гасила свет. – Альва покачала головой, но я понял, что эта картинка, сохранившаяся под развалинами, была ей приятна.

Я делал тогда для Альвы все возможное: ухаживал за ней, старался исполнить любое желание, почти не отходил от нее, и все равно чувствовал себя бесполезным. Немного спасало то, что мой брат бывал у нас почти ежедневно, Элена тоже приходила сразу после работы. Ее мягкость помогала нам всем сохранять атмосферу покоя.

Между тем закончилась первая, индукционная фаза лечения, началась рассчитанная на много месяцев консолидирующая терапия. В промежутках между отдельными циклами химиотерапии Альву теперь на пару недель отпускали домой отдохнуть. Иногда она от усталости спала до самого вечера, в хорошие дни часто выходила во двор, похожий теперь на сад. Я любил наблюдать с балкона за тем, как она, присев на корточки, копается в грядке или сажает что-то новое. Но больше всего мне нравилось смотреть на то удовольствие, которое она излучала, любуясь на готовый результат. Обычно при этом Альва вытирала ладонью лоб или отряхивала руки от земли, но главное, она казалась тогда такой счастливой .

Настало лето, а нам по-прежнему не давали точного прогноза. К тому времени наши мысли были заняты только показателями бластоцитов и лейкоцитов, и, чтобы немного отвлечься, мы решили съездить в Бердильяк. Альва радовалась предстоящему путешествию и говорила, что первым делом сходит на море.

– Собирайтесь! – весело крикнула она детям, прежде чем пойти наверх за своими вещами.

Я проверил, хорошо ли пристегнуты ремни безопасности на Луизе и Винсенте, затем сам еще раз поднялся в дом. Проходя мимо ванной, поймал в зеркале лицо Альвы. Такого выражения я никогда еще у нее не видел. Даже в первую беседу о пропавшей сестре. Судорожно сжатые губы, текущие по щекам слезы. Гримаса неприкрытого страха, вот что было на ее лице.

Заметив меня, она отерла слезы:

– У меня только что было чувство, что мне не выжить. – Альва сняла с головы парик. – Вдруг меня скоро не станет? Я просто не могу этого представить.

Она поглядела в зеркало на свою лысую голову.

– Это не я, Жюль. Вот эта в отражении просто не я! – крикнула она вдруг, и я вздрогнул.

Она опустилась на холодные плитки пола.

– Им же только шесть лет, – проговорила она тихо. – Они еще так малы!

В сентябре дети пошли в первый класс. Как и в те годы, когда Альва подходила к переходному возрасту, я понимал, что отныне должен буду делить ее с остальным миром. Ей же было неприятно провожать детей в школу.

– С париком видок у меня стремный, – сказала она. – Там все будут на меня пялиться.

– Чепуха! Ты выглядишь замечательно.