Джойс Кэри: Радость и страх. Рассказы

Неуемнее всего она мечтала о велосипеде, воплощавшем в ее времена прелесть новизны, опасность и вызов приличиям; она не спала ночей от зависти к богатой и избалованной подруге, обладательнице велосипеда, на котором та ускользала от надзора родителей и учителей и даже ездила одна в Лондон, где у нее один раз было жуткое приключение с каким-то страшным стариком в омнибусе. Когда отец Табиты, умиравший от склероза печени, подарил ей пятнадцать фунтов на велосипед и распорядился купить его немедленно и доставить к нему на квартиру, она онемела от благодарности. Она так горячо его целовала, что он отстранил ее, сердито уклоняясь от прикосновения мягких детских губ. Детей он не любил и не питал особой нежности к своей некрасивой дочери, зачатой, вероятно, по ошибке, в уже не молодых годах. Что он любил, так это поступать по-своему, наперекор тупо уверенным в себе людишкам, которые, как он выражался, норовят все на свете разложить по полочкам.

Поэтому он только сказал Табите: - Я велел доставить эту штуковину сюда, по крайней мере буду знать, что ты ее получила. А то если б я отказал тебе эти деньги в завещании, ты бы еще лет пять ни одного колеса не увидела. Гарри и его мадам считают, что молоденькой барышне велосипед ни к чему. И опасно, и неприлично. Так что ступай, учись ездить, а если расквасишь нос или шею сломаешь, пусть валят вину на папашу. Через неделю мне это уже будет безразлично.

И одним этим поступком, который подсказало ему воображение, а Гарри и Эдит расценили как злобную выходку, он заслужил ненужную ему любовь Табиты, и она впервые в жизни молилась с истинным жаром, а значит, молила истинного бога продлить старику жизнь. Когда же он умер, она была в таком отчаянии и в церкви плакала так громко и яростно, что невестке пришлось вывести ее на паперть и прочесть ей нотацию о необходимости владеть собой. «Нельзя так распускаться, Тибби, это очень эгоистично; мы все тоже горюем, как и ты, но мы не распускаемся. Мы не забываем, где находимся, и щадим чувства бедного Гарри, он-то действительно любил отца».

От этих слов, означавших, что Табита не так уж любила отца, к горю девочки приметалось раскаяние, и рыдания, поднявшись из каких-то таинственных глубин, прорвались из-за тонких ребрышек с такой силой, что слезы горохом посыпались с ее подбородка, а коса запрыгала по спине, и даже платью досталось, так что, несмотря на новый траурный наряд и новую шляпу, она казалась сейчас не просто несчастным ребенком с бледными щеками и красным носом, но к тому же ребенком неопрятным и неухоженным. Из жалости к Гарри она пыталась сдержаться, но это ей не удавалось, пока сам Гарри, усевшись в каретку, чтобы ехать домой, не взял ее на колени и не стал ей внушать, что отец их переселился в лучший мир и что христианам должно скорбеть не об умерших, а только о собственной утрате. И от этих слов, не столько от смысла их, сколько от того, что их произносил Гарри и что они будили целый рой религиозных ощущений, ей и вправду стало немного легче.

Табита, хоть и воевала с Гарри почти непрерывно, любила его, потому что знала, какой он хороший. Она уважала его за честность - никогда он не пытался купить ее расположение, никогда не поддавался на ее слезы. И она со своей стороны изо всех сил старалась не плакать, когда он ее бранил, и, будучи горда и самолюбива, как большинство детей, во избежание дальнейших выговоров заставляла себя на некоторое время отнестись к ученью посерьезнее.

Что до ее религиозного воспитания, то хотя домашние проповеди старшего брата только выводили ее из себя, но такие слова, как любовь к ближнему, истина, доброта, Иисус, всегда находили в ней отклик, так что даже скучноватое, из недели в неделю одинаковое воскресное богослужение будоражило ее совесть и порождало решение отныне вести праведную жизнь. И вообще после смерти отца, почти совпавшей с ее пятнадцатилетием, когда чувства ее разом сосредоточились на ней самой, она словно переродилась. Под наплывом новых физических ощущений она яростно осудила хихиканье и всяческое потакание женским слабостям, таким, как влюбленности, последние моды, пудра, романы про любовь. Все это теперь называлось чушь. И, впервые составив себе понятие о том, что есть хорошее поведение, она с жаром - с чрезмерным жаром, что было для нее так характерно, - взялась претворять это понятие в жизнь. Она стала не в меру добродетельна и строга. Ходила в церковь по всем церковным праздникам. В семнадцать лет, наделенная полномочиями старшеклассницы, беспощадно пресекала шалости и проказы. Она даже ополчилась на велосипеды, обнаружив, сколь широкие врата они открывают для греховного любопытства и недозволенной свободы. Учительницы видели в ней надежную опору, зато младшие школьницы ее отнюдь не обожали. Очень уж она была суровой и грозной. И хотя росту в ней было всего пять футов и два дюйма, даже куда более крупным девочкам, уступавшим ей дорогу на спортивной площадке, казалось, что она смотрит на них сверху вниз.