Вэй Хой - Замужем за Буддой

— Учитель помнит это? — с благоговением спросила я.

Он сидел прямо передо мной, медленно поглаживая бородку и ласково глядя на меня проницательными глазами, словно за считанные секунды смог увидеть все события, произошедшие в моей жизни за последние двадцать лет. Все те радостные и печальные, хорошие и ужасные, добрые и жестокие вещи, которые мне пришлось пережить.

Его взгляд был подобен яркому пламени в печи в зимнюю стужу или закатным лучам солнца, он обволакивал и согревал душу. Я едва не расплакалась.

— Ты та самая девочка, которую нарекли буддистским именем «Мудрость»? — наконец спросил он.

Я не смогла сдержать слез и неожиданно разрыдалась.

Нью-Йорк. Весна.

Апрель. В Нью-Йорке весна. Наконец-то настала счастливая пора. Несколько весенних гроз, похоже, разбудили почки на деревьях. Холодов больше не будет.

Мои мечты сбылись. Я переехала из своей квартиры на Уоттс-стрит к Мудзу в Вест-Сайд.

Тамошние швейцары стали меня узнавать — молодую женщину, вечно одетую в шелковые платья. Они потихоньку привыкли к тому, что я здесь живу, стали доброжелательнее. С одним из них по имени Сыег мы даже подружились. Он оказался поэтом, а чтобы заработать на жизнь, по ночам стоял у дверей. Он дал мне толстенный, отпечатанный на ксероксе том своих стихов. А я подарила ему мою книгу с автографом. Когда он был помоложе, то выступал в бродвейских спектаклях в дублирующем составе. Он все еще был красив и галантен. Когда он открывал передо мной дверь и учтиво здоровался, мне казалось, что я на сцене.

Служившие в этом доме швейцары были просто ходячими справочниками. У них были ответы на любые вопросы: где изготовить запасной ключ, у какого нотариуса заверить документы.

Переезд к Мудзу дал мне иллюзию супружеской жизни. Моя одежда висела в его шкафу, мое белье лежало в ящике комода рядом с его вещами, мой ноутбук стоял на его письменном столе, гигиенические прокладки были засунуты в шкафчик в ванной комнате, а столь любимые мною консервированные китайские фрукты прочно обосновались у него в холодильнике. Усики от моих антенн постепенно проникали в трехмерное пространство, в котором обитал Мудзу.

Мудзу прокомментировал это событие так, как я и предполагала: «Это совсем неплохо! По крайней мере, мне не придется больше тосковать о тебе». И он перестал звонить мне по три раза на дню, как делал раньше.

По вечерам, после его возвращения с работы, мы заказывали еду из ресторанчика «Китайское удовольствие» и смотрели по телевизору матчи НБА с участием его любимой команды «Нью-Джерси Нетс». А потом вместе нежились в ванне, заботливо терли друг другу спины и кусачками обстригали ногти на ногах. Иногда вдруг вспоминали о необходимости принимать витамины, брали каждый по таблетке и запивали из одного стакана. И, конечно, едва открыв глаза по утрам, целовались, как парочка воркующих голубей в лучах утреннего солнца.

Это была жизнь вдвоем, о которой я грезила.

А потом наступил день рождения Мудзу.

В отличие от меня, Мудзу радовался любому празднику, в том числе и дням рождения. Как-то он полушутя-полусерьезно заметил, что начал готовиться к своему столетнему юбилею, как только ему исполнилось двадцать лет. По его плану, на торжестве должны были присутствовать все его бывшие любовницы (ну, разумеется, если доживут). И съемки девяностовосьмилетия отца Хулио лишь укрепили Мудзу в его намерениях, словно чужое торжество было генеральной репетицией его собственного.

Однако нынешний год выдался не очень удачным для Мудзу. У многих его друзей были неприятности. Ричард внезапно заболел — наверное, объелся мороженого. Хулио собирался непременно прийти на торжественный ужин по случаю дня рождения Мудзу. Но совершенно неожиданно выяснилось, что Служба иммиграции и натурализации занесла его имя в «черный список», и он счел благоразумным не приезжать в США. В довершение всего редактору Керри, которая долгие годы сотрудничала и дружила с Мудзу, пришлось срочно вылететь в Сидней, чтобы ухаживать за больной матерью.