Анна Ефименко - Английская лаванда

Клайв, я тут насобирал кое-чего: мята, хвощ, таволга, боярышник с пустырником, шиповник и корень валерианы. Все из собственного аптекарского уголка. Если зальешь сито такой россыпи кипятком, успокоишь нервы в вашем грохоте и шуме. Не устаешь каждый раз отвечать на одни и те же вопросы? «Вы из предместья? Как это повлияло на ваше творчество?» Даже я уже знаю наизусть, что они у тебя спросят. Говоришь, будто предместье обеспечило тебя идеальной писательской биографией, но признайся, тоска одолевает, вспоминая меловые утесы у моря? Или уже нет?

Ладно, хватит словоизлияний. Мне бы еще птенцов покормить, кликнуть псов домой. Погоды стоят загляденье просто. Если ухитрюсь поставить точку ближайшие минуты, не стану дергать Алека, единственного оставшегося из слуг в моей берлоге, чтобы принес керосиновую лампу. Успею прогуляться до почты и отправить этот сундучок прямо сегодня. В прошлый раз ты долго не отвечал, мы с твоим папашей совсем уже потеряли тебя. Кстати, до сих пор иногда вижу его, он задумал высадить грецкие орехи у себя на участке, представляешь! Не забывай нас тут.

С наилучшими пожеланиями,

Натаниэль Гардинер».

Садовник завернул посылку в бумагу. А кто ему Клайв? Так, никто, школьный товарищ.

Их пути разошлись, когда обоим было по двенадцать лет, родители Клайва разъехались, и мать, статная черноволосая женщина в оборочках и рюшах под горло, забрала его в столицу. Первый год мальчики писали друг другу отчаянные письма («Где мой хозяин?» – спрашивает опустевший Элм-холл!»), потом приятеля закинули на родину в летние каникулы. Он уже начал меняться, шарил глазами по неведомым горизонтам, запоем читал какую-то чертовщину, а во взгляде появилась нездешняя пресыщенность, которую легко было принять за пренебрежение. Это уже был не тот сосед по парте, с кем Натаниэль выдумывал тайный алфавит для записок, чтобы дразнить одноклассников (те отвечали вслух, обзывая неразлучную парочку «скелетонами»).

Натан по старой привычке навещал папашу Уильяма, помещика и композитора, спрашивал, не скучает ли его сынок по диким лесам и холодному морю. В пятнадцать Клайв приехал снова. Выстригся, озлился, носил подтяжки навыпуск, а отцовский пистолет (правда, заряженный холостыми) в кармане, так, чтобы прохожие видели. Курил ужасные папиросы, ненавидел весь мир, с ним было невозможно разговаривать. Предместье являло для него не уют, а торжество узколобой буржуазии. Ненависть к последней он сохранит на всю оставшуюся жизнь.

Однако видное бунтарство продлилось недолго. После школы К. поступил на отделение классической филологии в университет. Это все, что «мистер Гардинер», выращивающий уже тогда самые красивые розы в графстве на радость своим старикам, знал. Все забыли о Клайве до прошлой осени.

Там, на другой половине земли, он занялся писательством, куда-то путешествовал, наездами обитал в парижской мансарде сумасбродного дяди Джорджа, женился на скрипачке. А Натаниэль рассекал на велосипеде по зеленым окрестностям, рисовал пейзажики и баловался акварелями, как представитель своего ненавистного сословия выступал в защиту природных ресурсов на митингах.

Их совместное прошлое было ярче эпистолярного настоящего.

– Вчера сидел целый вечер один, Натан. Была тарелка овсяного печенья и эта запись, будто сквозь вселенную шла музыка… – по пути из классной комнаты К. никак не мог собраться с силами и самое важное выжимал между строк, не говоря прямо. – В общем, слушал снова и снова.

– И съел все печенье? – пошутил Гардинер. Приятель скорчил в ответ недоуменную гримасу, но промолчал.

Они набили карманы орехами, чтобы стреляться, когда надоест жевать, и отправились раскачиваться на привязанной к дубу веревке. Ребята разбегались с крыши заброшенного сарая, крепко вцепившись в веревку. Не прошло и четверти часа, как стоявший на земле К. потянул Натана за щиколотку:

– Пойдем. Они хватятся нас в школе.

– Ты чего такой нетерпеливый сегодня?

Клайв снова смолчал.

«Такой же безответственный, как и его родители!» Конечно, мистер Селвин, пыльный неудачник с колокольчиком в морщинистой руке, учитель с характером полицейского инспектора, не мог простить отъезд миссис Эрншо в столицу, и распускал между семьями одноклассников сплетни о домашних Клайва (развод обеспечил их эмблемой скандальности в провинциальной тесноте). Фразу о безответственности К. слышал сам. С того самого момента мальчик принял тяжелое решение сторониться всех имеющихся у него в школе приятелей, дабы не запятнать их созданной стараниями мистера Селвина репутацией. Сторониться и потихоньку ждать отъезда. Когда посещать школу стало совсем невмоготу, мать Клайва, ссылаясь на мнимую инфлюэнцу у сына, оградила его от общества одиозных учителей на целый месяц. Выдержав часы занятий в школьном карауле, Натан отправлялся к симулянту в Элм-холл, и они вдвоем шли ловить сачком бабочек или удить рыбу. Он задирал голову, крича на второй этаж, где скучающий друг сидел на щербатом подоконнике: «Эй, инфлюэнца, выходи!» Бывало, они выбирались на пикники, лёд, свернутый в одеяло, прятали под сиденье повозки, чтобы не испортились вкусности, любезно приготовленные стряпухой дома Эрншо. Тема школьных пересудов не поднималась.