В. Строгальщиков - Слой 3

В аэропорту Домодедово, когда сели и подрулили поближе, он не отправился направо, как обычно, к удаленному комфорту «депутатской», а в общей спешащей толпе проследовал через толкучку полутемного зала прибытия, где его хватали за руки остроглазые московские шоферы, и в том же размашистом темпе свернул по выходе налево, к сокрытой за деревьями платформе электричка, где купил билет в короткой очереди и выкурил подряд две сигареты в тенечке за торговой будкой, пока не подали состав и не залязгали с шипеньем двери пыльных вагонов.

Он давно мечтал проехаться вот так, по-ерофеевски, вроде бы «Москва–Петушки», в одиночестве и с банкою портвейна, вкус которого почти уже не помнил, но пить сейчас ему было нельзя, голова должна работать без ошибок, и он глядел расслабленно в окно по ходу поезда, успевая считывать названия остановок, и вспоминал из книги Ерофеева, но там была другая ветка и другие слова на маршруте.

У Павелецкого вокзала он не сразу отыскал расположение метро, спустился вниз и с пересадками выехал к нужной конечной, поднялся наверх и курил, пока не вычислил тихого частника на старых «жигулях» – гаишники таких в упор не видят, на голытьбе не разживешься – и сторговался с ним до Шереметьева за стольник.

– Опаздываем? – спросил шофер, озираясь и выкручивая руль.

– Отнюдь, – сказал Кротов. – Времени море, прокатимся.

– В отпуск или по делам? – Шофер окинул взглядом пассажира.

– Жену встречаю, – ответил Кротов. – Ты смотри, куда едешь, папаша.

Шофер обиделся и замолчал, и далее ехал по струночке, не дергался из ряда в ряд и не сигналил. Кротов присполз на сиденье и устроил поудобнее затылок.

С Лузгиным, конечно, вышло плохо. И дело было даже не в драке – какая драка, мог бы пришибить одним шлепком, – а в том, что друг Вовян не понял главного: не Кротов оттрахал лузгинскую девку, а девка лузгинская легла под Кротова легко и с удовольствием. Здесь был урок, воспоминание о будущем, и надо было Вове открыть глаза и голову прочистить от всяческой сентиментальной мути, что он и сделал, собственно. Он вспомнил разговор потом, за кофе: «Вам перед другом не совестно?» – «Нет, не совестно. Сама расскажешь или мне?..» – «А надо рассказать?» – «А ты как думаешь?..». Выходит, рассказала, молодец, есть у девки характер, оттого втрое жаль Лузгина – совьет веревочкой и узелком завяжет, ведь как вкусна и мягка и упруга, где надо, для девки под тридцать, и совсем уже редкое качество: понимает и тебе дает понять, что партнер сопит и ерзает не только ради собственной услады. Идеальная женщина для посещений, если не ревновать и не серьезничать о жизни. Но ведь не понял Вовка ни черта, напился вусмерть и понес несуразное, пошлое – о каре за грехи, об искуплении несчастьем, об испытании изменой кому, кого? – что за бредятина, ему же не семнадцать! И получилось все наоборот: Лузгин лез обниматься, весь в пьяных слезах, и чуть ли не сказал ему «спасибо», чем добил Кротова окончательно, и он тоже напился и стал городить ахинею, стыдно вспомнить, что нес про себя; так и заснули – Лузгин в кресле, он на диване, а наутро любимый кротовский галстук от Готье оказался весь в соплях и сигаретном пепле. Короче, все вышло неправильно, и лучше бы не случалось совсем, но эпизод на «дальней даче» был приятен, и он бы повторил его с готовностью и удовольствием, и выяснил бы, кстати, прислушалась ли Лялина к его тактичному совету не применять средь рабочего дня тяжелые вечерние духи «Мажи нуар».

Рейс на Гамбург вылетал через два с половиной часа, «триста десятый» аэробус – старый, но с комфортом. В кассе «Люфтганзы» нашли местечко для курящих в бизнес-классе, ему везло непозволительно, он постучал по деревянному прилавку. Русских денег было мало, а доллары отвергли с милым извинением, пришлось искать обменный пункт с совершенно грабительским курсом, да еще и светиться, предъявлять документы и опять возвращаться к окошку «Люфтганзы», где по закону бутерброда возникла тетка из тургруппы с целой пачкой билетов и проблемами на регистрации. Он простоял бы здесь до вечера и никуда не улетел, тем паче, что кассирша поменялась, но Кротова несло счастливой полосой: в кабинке появилась прежняя кассирша, узнала Кротова сквозь мутное стекло и поманила рукой: подавайте. Он передал ей деньги и паспорт поверх ограждения кабины и через десять минут уже привычно и четко заполнял таможенную декларацию.

До посадки он решил побриться – похмельным утром просто не успел, и было неприятно ощущать себя заросшим. Парикмахерской он не нашел, пришлось и мылиться, и бриться в туалете, благо еще принадлежности он сунул в наружный портфельный карман и не понадобилось рыться и искать в вещах.