В. Строгальщиков - Стыд

Он смотрел на Сорокина, как тот стоит, неизвестно чего ожидая, в то время как сбоку все пришло в движение и переместилось: командированные уже не сидели, а стояли пригнувшись, и быстро, короткими махами, водили по залу стволами автоматов. Те трое, что пришли с Махитом, тоже стояли, но не шевелясь, фиксируя каждый своим пистолетом Сорокина с его «командированными». Вот же гадство, подумал Лузгин. Если начнется стрельба, его непременно угробят: нервный автоматчик, что левее, наверняка начнет с того, что грохнет стоящего с левой стороны от Лузгина бандита и потом поведет, очередь к центру, прямо через него, тут не спрячешься, не нырять же ему на глазах у всех под стол, да и двинуться страшно, бандиты могут неправильно понять и первым его и прихлопнут, не задумываясь, — а вдруг он что-то прячет на полу, под скатертью, тогда как прячет он на шкафу в кабинете, утром не сдержался и послушал немного: голос — ровный, совсем и не скажешь, что выпивши, а вот лузгинский голос записался отвратительно, временами ничего не разобрать, хотя Сорокин уверял его, что «машинка» все услышит и зафиксирует. Шпионы хреновы, и как стоит красиво, сволочь; на месте бандитов махитовских я б его только за эту картинную позу сразу и насквозь изрешетил.

— Ну, все, — сказал Лузгин, вздымая руки и вслед за руками поднимаясь со стула, — все, я ушел. А вы тут без меня.

Однако с места он не двинулся, ожидая разрешающего знака любой из сторон, а лучше бы двух сразу, так надежнее, и майор Сорокин действительно поманил его пальцем, но в это время заверещал мобильный телефон в кармане у Махита, и тот обыкновенным образом, словно вычеркнув из сцены автоматчиков Сорокина, полез в карман и долго там возился, выуживая трубку.

— Да, — сказал Махит. — Вар?.. Эгильдэ!.. Стеклоблоки вар? Эгильдэ!.. Курюк стеклоблоки вар?.. А?.. Шактым оргстекло эгильдэ!..

Каждый звук деловой тарабарщины Махита отпечатывался в обалдевших мозгах Лузгина, особенно этот изящный рефрен «эгильдэ», где последняя ударная гласная в устах Махита звучала почти что с французским прононсом. Вначале Лузгин уронил руки — упали самопроизвольно — потом и вовсе уселся. Махит ему одобрительно кивнул и длинным пальцем левой кисти поводил перед собой туда-сюда. Бандиты разом убрали свои пистолеты, Сорокин повернулся и скрылся за портьерами, командированные запихали оружие в портфели и тоже направились к выходу, притом один из них немного задержался и допил из фужера минеральную воду.

Махит закончил телефонный разговор явным ругательством таким, где интонация с лихвою замещает перевод.

— Вот козлы, — сказал он Лузгину. — Владимир, ты все понял. Я на тебя надеюсь. Всем лучше будет. Нет, ты сиди, добавил он, поднявшись, — сейчас к тебе друг подойдет, так надо. Ты с ним поговори и покорми его. Хороший друг, ты обрадуешься.

Возле портьеры Махит вдруг поднял руки и зайчиком попрыгал на носочках, не оборачиваясь: знал, скотина, что Лузгин смотрит ему вслед.

Лузгин послушал было, не начнется ли в холле стрельба его потом замучают допросами, все видели, что он сидел с Махитом, вон тот официант, стоит таким болваном возле кухонных дверей, что хочется прищелкнуть пальцами и крикнуть ему: «Че-е-ек!». И приползет на четвереньках, он же видел, с кем я сидел. Вот именно… А где он был, когда тут все друг в друга целились? Лузгин припомнил диспозицию неслучившейся перестрелки, и места в ней официанту не нашлось. Потом, когда-нибудь, про это напишу, решил Лузгин, надобно только подробнее разобраться в ощущениях — было так быстро, а сколько всего в голове пронеслось.

Когда Махит позвонил ему утром, он не был особо удивлен, как не был удивлен и появлением Сорокина (а вот с командированными обманулся, в жизни бы на них не подумал: так выглядели натурально, до мелочей знакомый тип вечных сидельцев по приемным), однако же сейчас он ожидал увидеть кого угодно, только не Славку Дякина. Такой же маленький и сильно похудевший — и где райкомовский животик, еще приметный в Казанлыке? — но с той же прядью через лысину, Дякин шел по ресторану и улыбался Лузгину.

— С ума сойти, — сказал Лузгин. — Вот это да!

Они обнялись вперекрест, и теперь уже руками Лузгин почувствовал, как исхудал казанлыкский староста.

— Ты что здесь делаешь? — спросил Лузгин, усаживая Славку на место Махита. — Как там дела? Как родители? Где Соломатин? Живы мужики?..

Дякин с непонятно виноватым видом стал рассказывать, что с родителями все в порядке, но дом сожгли, кто-то бросил бутылку, хорошо еще днем, старики успели выскочить, а ночью бы сгорели, такое дело, теперь живут у родственников, тесно, ну и бог с ним, весной попробуем отстроиться, хотя такой уже, конечно, не поставить. Лузгин вспомнил дякинский дом — красивый, под железной крышей, во стольких переделках с танковой стрельбой чудесно уцелевший, и как он спал в чулане, напившись самогона; вспомнил лейтенанта Воропаева и армейского водилу Сашу, которого убил ножом украинский наемник Мыкола, и командира местных партизан Соломатина, бой с вертолетом на шоссе… Ооновцы явились через сутки, сказал Дякин, трясли всю деревню, искали спрятавшихся партизан, а на обратной дороге, в лесу, их эти партизаны почти что всех и положили. Потом летала авиация и долго бомбила лес; деревенские хотели пойти и, если что осталось, схоронить, но снег уже лег больно глубокий, решили до весны… Ооновцев с тех пор в деревне не было, блокпост русской армии на въезде тоже сняли, теперь он дальше, у Казанки, а их всех бросили. Да, вроде бы, и хорошо оно, спокойнее, но тут пришел Гарибов.