Анна Эрде - Душечка-Завитушечка

— О, как ты красив, проклятый! — Задыхалась Душечка-Завитушечка, и робко тянулась усиками к Репейнику.

***

В середине августа Опушка являла собой совсем не то сборище малоразличимой и полной энтузиазма ярко-зелёной поросли, каковой она представала взору в начале лета. Теперь одни растения отсвечивали благородным малахитом, другие выглядели помятыми, даже пожухлыми, кто-то вырос выше всех прочих, можно сказать, вознёсся над травой, остальные непритязательно готовились стать силосной массой. Едва ли не половина Опушки покрылась крапивными зарослями — Крапивка нагло, без оглядки на мнения окружающих, захватывал жизненное пространство. Пижмы тоже наросло значительно больше, чем требовалось для поддержания почвенного баланса. Крапивка и Пижма вытеснили к самой дороге Ромашек, Васильков, Иван-Чаев, прочее разнотравье. На фоне неравномерно распределённого ареала обитания только два растения погибли окончательно и бесповоротно. Пушистые шарики Репейника сжались в серые колючие комочки, его листья почернели и свернулись, стебельки Душечки-Завитушечки, обвивающие её мёртвого друга, превратились в сухие жёсткие прутики.

— Они жили долго и счастливо, и умерли в один день - день-день. — Звенели романтичные Колокольчики.

— Они нашли друг друга! — Хохотал Крапивка. — Она задушила Репейник в своих объятьях, а он насмерть прицепился к ней и утащил за собой в царство Соломы.

— Какой циничный взгляд на истинные растительные ценности! — Вознегодовали Колокольчики. — Это вечная любовь-бовь-бовь!

— Вечная любовь! — Тихонько шептали Незабудки и прислонялись друг к другу голубыми головками.

— Вечная любовь! — Пронеслось над всей Опушкой.

—И всё с весною оживает вновь. Ля-ля-ля-ля-ля, вечная любовь! — Неожиданно прозвенели стихами Колокольчики.

— Восхитительно! Ля-ля-ля-ля-ля, вечная любовь! — Заволновались под ветерком травы.

Только папоротники молчали. Они знали, что ничего вечного нет, и не может быть на Опушке. Ива, как обычно, вздыхала о чём-то тонкими ветвями. Если кто-нибудь хоть раз прислушался бы к Иве, смог бы разобрать в шорохе её листьев нечто совершенно несуразное: «... мечтать — о Ниле, радоваться — луже ... по-верблюжьи».