В. Строгальщиков - Слой-2

Их встретил Кашуба, был участлив и предупредителен, говорил о плохом успокоительно, но почему-то больше Чернявскому, чем Слесаренко. Поэтому, когда подошли все трое – лечащий врач держался на дистанции – к Вериной палате, Виктор Александрович ткнул пальцем в грудь Гарри Леопольдовича и сказал:

– Подожди здесь.

– Да ладно...

– Я сказал: подожди здесь.

– Тогда фрукты возьми!..

Виктор Александрович ничего не ответил и вслед за главврачом вошел в палату, плотно закрыв за собой дверь.

Жена лежала бледная, вялые руки поверх одеяла.

– Вера Леонтьевна у нас молодец, – с оттенком ненатуральной бодрости произнес главврач. – Всем бы нашим больным такой характер. Побеседуйте, но не слишком долго.

Кашуба вышел, и Виктор Александрович с неприязнью подумал, что вот сейчас возникнет развязный Гарик и всё испортит, помешает ему сказать Вере то главное, что собирался сказать. Но обошлось, дверь не двигалась, и он взял стул от стены и сел к кровати, в ногах, почему-то боялся сесть ближе, словно его дыхание или даже само присутствие могло причинить Вере вред.

– Ты, мать, всех нас здорово напугала.

– Я сама себя напугала, – виновато сказала жена. – Но теперь всё в порядке, всё будет хорошо... Врач обещал, что после праздников могут и выписать... Хорошо, что каникулы... Ты позвони в школу, скажи, что ненадолго... – Она говорила с паузами, будто обдумывала каждое предложение, отчетливо звучали запятые, при обычном разговоре выпадающие в осадок.

– Как Максимка, в садик пошел? Не капризничал?

– Ну, немножко, это не считается.

– Ты помнишь, что я тебе наказала? Фарш в морозилке несоленый и без лука, учти.

– Я всё помню, Вера. Не такой уж я старик, память еще держит. – «Ну как же, держит, забыл про сок и фрукты...».

– И пожалуйста, выключайте на ночь телевизор из сети. Ты знаешь актера Окунева? У него таким образом сгорела квартира, какой ужас, я как представлю...

– Вот скажи, пожалуйста, Вера, зачем ты забиваешь голову ненужными и глупыми вещами? Думай о чём-нибудь хорошем, приятном. Например, о Максимке.

– Именно о нем я и думаю. Неужели ты полагаешь, что я беспокоюсь вот об этом старом, толстом и лысом, несимпатичном мужике?

Виктора Александровича всегда задевали эти шутливо-намеренные, участившиеся в последние годы женины указания на его весьма не юный облик. Подчас так и хотелось ответить: а ты, матушка, давно ли в зеркало смотрелась? Груди расплылись, животик нависает, шея сморщилась, какой-то пигмент, ноги похудели и окостлявились... Но ведь не сказал же ни разу, даже намека себе не позволил. Иногда, правда, прорезалась догадка, что здесь не отсутствие такта с ее стороны, не прямолинейная сухость учительницы, а некое предупреждение: я всё знаю, одумайся, что ты делаешь, в твоем-то возрасте, – но он не желал и боялся додумывать эту неприятную мысль до конца.

– Как твои дела? Тебе не звонили из Думы сегодня?

– Зачем? Я же в отпуске.

– И милиция не звонила?

– Нет.

– Это хорошо. И мэр не звонил?

– Верочка, я тебя умоляю!..

– Это несправедливо. С тобой поступили несправедливо.

Она поёрзала на постели, взбираясь выше головой. Когда уперлась ладонями в боковинки кровати, костяшки пальцев стали совсем белые.

– Всё будет хорошо, – произнес Слесаренко, переведя дыхание. Ему очень хотелось сказать жене что-нибудь очень хорошее, очень радостное, но так, чтобы не взволновать – нельзя, ни в коем случае! – а успокоить ее доброй вестью, но ничего не мог надумать и выдумать. Вера молчала, смотрела на него туманящимися глазами, и он сказал: – Ты знаешь, мне опять предложили работу в домостроительной компании. Очень высокий пост, очень хорошая зарплата. Ты даже представить себе не можешь, какая там у меня – у нас! – будет зарплата. Кстати, искал твою заначку и не нашел, ты скажи, а то у меня совсем в кошельке пусто. «А три тысячи долларов? Сумасшедшие деньги. А может, возьму и верну, прямо сейчас, в коридоре».

– Тогда ты на ней женишься, да, – без вопроса сказала жена. Слесаренко почувствовал, как кровь отливает от щек куда-то к пяткам. Стыдно-то как... Глупость, вздор, все неправда!

– Почему? – «О, господи, ведь ты же этим словом почти признался!..» – Почему я должен на ком-то жениться, когда у меня есть своя жена? Если это юмор, Вера, то крайне неудачный. Сама же говорила только что: лысый, толстый...

– Если бы ты со мной развелся и женился на ней раньше, тебя бы выгнали из Думы за моральный облик. То есть за аморальный, конечно. Ой, как смешно: аморальный облик.