Майкл Чабон - Лунный свет

На пятидесятой минуте напористый тон сменился приглушенно-торжественным: фон Браун, приняв веру во все американское, сделался ревностным христианином и в публичных выступлениях нередко обращался к религии. Через несколько мгновений взметнулась новая волна оваций. Она прибоем накатывала на стену-гармошку, и внезапно овации грянули еще громче (дед чуть не подпрыгнул), а стена качнулась.

Дед встал и глянул поверх перегородки в среднюю часть зала, отведенную под выставку «Бендикса», «Рокуэлла» и других фирм – спонсоров конгресса. Оказалось, в той части стены-гармошки была дверь. Сейчас она была распахнута, и через нее волны рукоплесканий накатывали на Вернера фон Брауна. Тот кланялся и кивал. Он заверил ближайших доброжелателей, что да, он нормально себя чувствует. Потом закрыл дверь, приглушив грохот аплодисментов, и повернулся к выставке корпораций-спонсоров. Взгляд оценивал экспонаты словно с намерением украсть их или уничтожить. Блондинистые волосы, поседев, стали желтовато-пегими, как налет на зубах курильщика, но росли по-прежнему густо, и он по моде носил их довольно длинными. Они сильно контрастировали с багровым лицом. Вид у фон Брауна был такой, словно у него желудочная колика, ишиас или сердечный приступ. Дед попытался вспомнить, какая болезнь, по слухам, его убивает.

Взгляд фон Брауна остановился на высоком фикусе в терракотовой кадке, стилизованной под тыкву, в дальнем углу помещения. Он судорожной походкой подошел к фикусу, расстегнул ширинку коричневых брюк и вытащил бледный старческий брандспойт. Послышался дробный стук – первые капли дождя по сухой земле, затем спазматический плеск, будто кто-то после вечеринки вытряхивает на газон остатки пива из бутылок. Фон Браун постанывал и шептал себе под нос самые грязные немецкие ругательства, какие дед слышал после войны. Он сам давно уже не мог пустить струю с молодой силой, так что машинально пожалел фон Брауна. Покоритель Луны продолжал, и через некоторое время по звукам стало ясно, что процесс близок к завершению. Фон Браун выдавил из себя еще каплю-другую и нагнулся застегнуть ширинку.

Дед начисто забыл, что планировал избегать фон Брауна. Тот отвернулся от фикуса и увидел, что дед смотрит на него поверх перегородки. Чего дед не ожидал, так это такого смущения, такого уничиженного раскаяния на лице своего врага. Его давняя ненависть начала слабеть. В конце концов, чем фон Браун отличается от всех тех, чье величие выросло из честолюбия, надежно рождающего чудовищ? Честолюбцы от Геркулеса до Наполеона тянулись к небесам, стоя по колено в крови. И, что ни говори, именно благодаря честолюбию фон Брауна лишь один народ в человеческой истории оставил на Луне свой флаг, не говоря о двух золотых мячах для гольфа.

– Поздравляю с наградой, – сказал дед.

– Спасибо, – ответил фон Браун.

Виноватое выражение уже исчезло с его лица. Он сощурился, разглядывая моего деда, – может быть, гадал, знакомы ли они. Может, просто пытался угадать мнение деда в целом или в конкретном случае о взрослом человеке, который ссыт в гостиничный цветочный горшок. Дед подозревал, что верна последняя догадка.

– Я очень ценю оказанные мне честь и поддержку, – продолжал фон Браун.

– О, я за вас не голосовал, – ответил дед.

Фон Браун заморгал и мотнул всклокоченной седой головой:

– За кого же вы голосовали?

– За себя.

Фон Браун осклабился и спросил его фамилию.

У деда сердце забилось чаще. Возможно ли, что фон Брауну сообщили фамилию человека, который отыскал спрятанные документы по Фау-2 – один из главных козырей для переговоров после сдачи в плен? Если фон Браун вспомнит и узнает его фамилию, вызовет ли он полицию, потребует ли, чтобы деда вышвырнули с конгресса? Что важнее: не случай ли это наконец завершить дело, которое он тогда в Нордхаузене отложил ради долга? Ему пятьдесят девять, он не так силен, как в двадцать девять или тридцать девять, и уже давно не подвержен приступам ярости. Со дня выхода из тюрьмы он ни разу не нарывался на неприятности. Это оказалось исключительно эффективным способом их избежать.

Дед назвал Брауну свою фамилию. Тот вроде бы слышал ее впервые. Фон Браун не помнил, чтобы она обсуждалась или была в бюллетене.

– Я сам себя вписал, – объяснил дед.

По стенам раздела космического искусства висели крупноформатные цветные фотографии: двигатель «Рокетдайн» чертит яркую полосу на синем знамени канавералского утра. Толпа людей в одежде цвета шариков жевательной резинки, все тянут шею, глядя на что-то над головой. Снятый с большой выдержкой восход полной Луны над горой Эребус; если верить подписи, снимок сделал лично фон Браун в 1966-м, во время поездки в Антарктиду. Масляные полотна и акварели на мольбертах из золоченого бамбука, изображающие выход человека в космос, лунные пейзажи и посадки ракет. Многие картины с тщательным реализмом живописали несозданные звездолеты и далекие планеты – мечты фанатов космоса. Несколько принадлежали кисти великого Чесли Боунстолла, которого дед боготворил. Три стола занимали модели: ракеты, космопланы, спускаемые капсулы, лунные модули и планетоходы в разном масштабе из разных материалов. Фон Браун обошел перегородку, миновал большую картину Боунстолла: вид Земли с Марса, сияющее аквамариновое пятнышко на фоне звездного неба.