Светлана Федотова-Ивашкевич - Другая, следующая жизнь

Обычно, чтобы выразить это, ревут «Мама!», но я кричала:

– Пожар! Пожар! Пожар!

Мне сразу поверили. Нельзя не поверить, когда задыхающаяся растрепанная женщина со страшными глазами кричит таким голосом.

Все сразу задвигалось, замельтешило, запрыгало. Визг, крики, звон разбитого стекла, истошно закричала баба, которую толкнул в живот мужик, бросившийся к выходу. И вот уже на улице загрохотало, заволновалось, ухнула и раскатилась волной паника. Заржали испуганные кони, дернулись в сторону, перевернули телегу и загородили проход. Сзади напирали, и образовалась куча-мала, которая выплеснулась другой волной – безобразий. Мальчишки запрыгали по прилавкам. Кто-то засвистел в два пальца. Торговки бросились собирать товар, но обезумевшая толпа, как река, вышедшая из берегов, уже переворачивала прилавки и обозы.

Я выскочила на улицу. В голове стучало: «Боты, пальто, шапка, боты, пальто, шапка». Это то, что мне нужно было в первую очередь. По рассказам тетеньки Туровой главное в пути – скромное и опрятное одеяние. Тогда тебя почти в любой дом пустят переночевать и заодно накормят. Нужно только сказать волшебные слова: «Пустите странницу, Христа ради. К дальним монастырям иду и за вас помолюсь». В том платье, которое на мне было сейчас, такие слова были невозможны.

Я хватала и бросала предметы, которые попадали под руку. Ни бот, ни пальто, ни шляпок не было, только хомуты, туеса, расписные копилки, бочки, клюква, сушеные грибы и все такое. Возле горы козьих шалей на телеге я остановилась на несколько секунд и быстро намотала себе на юбку две шали и третью набросила на плечи. А что, может это и есть самая наипарижская мода? Хозяин в это время пытался удержать под уздцы лошадь, которая хрипела и пятилась. Петляя, я стала пробираться к лавкам. Руки продолжали хватать все, что висело и лежало. Меня толкали и сбивали с ног, я закрывала лицо руками и продиралась вперед. В одном месте я ухватила, было, полотенце, но молодка с черными глазами вцепилась в другой его конец: мы молча смотрели друг другу в глаза несколько секунд – и я отпустила.

Через какое-то время я уже шла быстрым шагом к кафедральному собору и, как ребенка, прижимала к груди сверток, завернутый в хорошую бумагу. Несколько таких свертков высыпались из-под сена с одной из телег. Это был последний трофей, оказавшийся в моих руках, перед самым выходом с Черного рынка.

Хорошо бы, там оказались деньги или хотя бы облигации. Мне нужно укромное место, чтобы посмотреть, что там. Я вспомнила, что недалеко отсюда тот угор, где мы обнимались с Георгием в нашу первую встречу в Перми. Это место должно принести мне счастье.

До Камы осталась пара кварталов, когда увидела городового – он шел прямо на меня: на углу Торговой и Кунгурской мы должны были столкнуться. Мне вновь стало страшно – вдруг по просьбе мадам Хасаншиной меня уже ищут. Чем ближе приближался мужчина, тем сильнее я сжимала сверток. Когда мы поровнялись, я так вцепилась в бумагу, что она не выдержала и порвалась: с легким шелестом из-под моей белой шали выпорхнули листы и разлетелись, плавно оседая на деревянные мостки. Я бросилась поднимать их. Городовой тоже наклонился и стал мне помогать. Я не смотрела на него – главным было быстрее собрать с земли эти листки, поэтому и не обратила внимания на его тон. Он спросил:

– Это ваше, мадмуазель? – тон у него явно был странным.

– Мое, – и подумала про себя: «Господи, ну, чье ж еще, если это из меня выпало, неужели непонятно».

– Точно ваше? – зачем-то настаивал он.

– Абсолютно точно мое, – сказала я и застыла. На всех листках крупным шрифтом был выведен заголовок: «Пермь! Поднимайся с колен!»

Он крепко взял меня за локоть и в таком положении стал подбирать листовки. Потом повел по Торговой, крепко ухватив своими клешнями. Из этого я поняла, что дело опять плохо.

Туда, куда он меня привез, хорошим было только одно: жарко натопленная печь. Меня посадили на стул в центре большой комнаты. В комнату то и дело входили и выходили люди. Я поняла, что они заходили посмотреть на меня. Вошел фотограф и стал устанавливать аппаратуру. Затем бесцеремонно поправил мне прядку волос за ухо. Отошел, полюбовался, как художник своей картиной и что-то поправил у меня на голове еще. «Внимание!» – говорит. Я посмотрела на него и улыбнулась. Не до ушей, конечно, а как Мона Лиза, загадочно и слегка устало. «На фотографиях всегда нужно выглядеть хорошо», – говорила тетенька Турова. «В любой, абсолютно любой ситуации», – добавила я в этот закон свое дополнение.