Елена Котова - Кащенко. Записки не сумасшедшего

В армии Брайан узнал, что дедовщина и групповое изнасилование – еще одно из проявлений жизни, неизбежное в замкнутом пространстве, где против воли собраны полные энергии мужчины. Но он был самым образованным, не лез в карман за словом и всегда был готов к драке. Он знал, что выживет. Первые три года их полк стоял в Голландии.

В Нормандии стало повеселее, жаль, что простояли они там меньше двух лет, из которых Брайану больше всего запомнился приезд генерала Лебедя. А еще барменша из кафе, куда ходили всей толпой. Брайану было двадцать пять, барменше – тридцать. Нет, чувства в этом не было, скорее желание показать, сколько в нем, в отличие от остальной солдатни, класса, как он умеет обращаться с женщиной, говорить по-французски. Они и переспали-то всего несколько раз, а потом их полк перебросили в район Гармиш-Партенкирхена.

В Баварии срок его контракта подошел к концу, и Брайан вернулся в Лондон. За годы его отсутствия многие из друзей сделали карьеры, достигли успехов, но, странным образом, прежняя тусовка не распалась благодаря особой сплоченности, присущей байкерам, даже бывшим. В отличие от них, Брайан с байком расставаться не собирался. Он купил новый байк, отрастил прежние длинные волосы и носил исключительно грязные кожаные байкерские куртки или жилеты, непременно чуть тесноватые и кургузые.

Годы, проведенные в армии, Брайан потерянными не считал: он узнал о европейцах все, хотя, по правде говоря, он и раньше знал о них почти все. Он пил с ними, шутил, дрался с ними, он семь лет спал с их женщинами.

Армейская бывалость и мгновенный писательский успех давали право на многое, практически на все. Нелепые наряды лишь подчеркивали его уникальность. Иногда Брайан рассматривал свои военные фотографии и поражался тому, что именно в армии он выглядел совершенным ангелом… Мальчик в аккуратном черном берете, задумчивые глаза, не наглые, а подернутые грустью и сомнением…

В их лондонской компании ему не давала покоя одна девушка. Селин была француженкой, работала модельером. Не миниатюрная, скорее чуть мосластая, но с модным отсутствием женских округлостей и длинными запястьями, сероглазая блондинка, невероятно стильная. Сказать, что Брайан был влюблен, было бы, пожалуй, неправдой: он не мечтал о Селин, сознавая, что ни его армейское прошлое, ни эпатажный облик, ни едкий юмор не заинтригуют ее настолько, чтобы возникла та доверительная заинтересованность, с которой начинаются отношения. Селин не замечала его, а напор с такими девушками был неуместен. Выжидал ли он? Этот вопрос он себе не задавал.

Летом вся гоп-компания неделю праздновала свадьбу одного из бывших однокашников в Провансе. Брайан переправился с байком на континент на пароме, проехал тысячу двести километров и явился на торжество к вечеру второго дня потный, пыльный, с немытыми волосами и шлемом под мышкой. Для увеселения гостей были приглашены ни много ни мало Ace of Base, но за два дня они успели всем изрядно поднадоесть. Брайану налили штрафную и потребовали, чтобы он спел.

Взяв у солиста гитару, он спел старинную ирландскую песню, потом вторую, третью… Вернул гитару, как бы ненароком сел рядом с Селин, та впервые посмотрела на него: «По крайней мере, ты умеешь петь». И потянулась сигаретой к зажигалке соседа справа.

Брайан вышел в соседний зал, где был накрыт фруктовый стол. Он был зол и голоден. Он хватал руками ломти дыни, арбузов, разложенные на блюдах, и запихивал их в рот. Дверь открылась, вошла Селин: «Вкусная дыня?» Брайан протянул ей ломоть. Не сводя с него взгляда, Селин откусила кусок дыни и стала языком слизывать сок с ломтя. Брайан подошел к ней, взял зубами из ее пальцев остаток ломтя, сплюнул на пол. Обхватил Селин за талию, посадил на стол, стянул из-под платья трусики и опрокинул ее во фруктовое месиво…

Через два месяца они поженились и переехали в Париж. Селин работала стилистом в Vogue, а Брайан продолжал писать, все больше переходя на французский. Литераторство на французском доставляло особое эстетическое удовольствие. Он состриг длинные волосы и, несмотря на свои тридцать шесть, выглядел как подросток с задиристо-модным хохолком на макушке. Мало что могло поколебать его суждения о немцах, евреях или французах. Французов он, кстати, терпеть не мог, но ему нравился Париж, а Селин не нравился Лондон.

Детей они решили не заводить. Брайан знал, что на роль отца он, как, впрочем, и никто другой, не годится: любой отец способен лишь искалечить ребенка своими представлениями о жизни. Так было и с ним, и со всеми, кого он знал. Еще одна сторона жизни, размышлять над которой не было нужды. В жизни не так уж много ценностей, но теми немногими, что приносили радость бытия, Брайан дорожил. Своими пацанскими повадками, например. В сорок пять он по-прежнему носил на макушке хохолок мальчишки-задиры, с готовностью устраивал, если был повод, скандалы в ресторанах, занимался сексом с Селин на общественных пляжах, гонял по ночному Парижу на ревущем байке. В издательства являлся в старомодном костюме с коротковатыми брюками и платком в нагрудном кармане, в сопровождении почтенного адвоката и разговаривал с издателями занудно-изысканным литературным языком с вкраплением матерных слов, якобы случайно сорвавшихся с языка…