Вячеслав Шишков - Угрюм-река. Книга 2

Нина не ответила.

Не понимая, почему Нина молчит, Протасов начинал раздражаться. Ему страстно хотелось, чтоб Нина так же крепко поверила, что муж ее убийца, как в это верил он, Протасов.

– На пристани я встретился с политическим ссыльным Шапошниковым, родным братом того, который сгорел вместе с Анфисой, – чуть вздрагивающим голосом сказал Протасов. – Этот Шапошников теперь служит у нас в конторе. У него предсмертные письма брата. В них…

– Ах, не верю я ни вашим Шапошниковым, ни вашим прокурорам! – раздраженно прервала Нина. – Я верю здравому рассудку. Прохор до безумия любил Анфису, поэтому он не мог ее убить. Он скорей себя бы убил.

– Отелло тоже любил Дездемону. А между тем…

– Это выдумал Шекспир. Он лжец!

– Это не выдумка. Это неписаный закон человеческих страстей.

Вновь наступило, как до отказа натянутая струна, тугое молчание.

– Итак, это твое последнее слово?

– Да, последнее. При сложившихся обстоятельствах я не могу быть твоей женой. Тем более что наши верования идут слишком разными путями.

– Ах, Нина! Мне скучно десять раз доказывать тебе одно и то же. Прямо до чертиков…

– Вот, ты говоришь – борьба требует жертв, крови. Отец Александр говорит, что борьба должна быть бескровной, идейной. Где же правда? Эта разноречивость утверждений прямо ужасна. Она угнетает, мучает меня.

– Брось, Нина! Твоя игра в наивность, прости, начинает раздражать меня. Ты прекрасно понимаешь, где правда. Но тебе, рожденной в богатстве… Погоди, погоди! Дай кончить. Твой либерализм, конечно, – красивый жест. Твой альтруизм есть результат поповского запугивания тебя каким-то Страшным судом, каким-то «тем светом». При всех твоих плюсах натуры в тебе много наследственных минусов, в которых ты, в сущности, и не повинна. Ты дочь богача и не могла быть иною.

Нина в упор смотрела на Протасова большими печальными глазами. Протасов, больно стегая Нину словами, залюбовался ею. «Какая ты красавица!..» – чуть не проговорил он вслух.

– Спасибо за лекцию… Но я ведь не курсистка, Андрей, – иронически сказала Нина. – Так что же ты от меня все-таки требуешь? – внезапно загораясь, почти вскрикнула она.

Протасов привстал с земли на колени и, заложив руки в карманы штанов, приготовился высказать свою мысль до конца.

– Я требую того, чего ты не в состоянии исполнить, – с грустью начал он и сделал маленькую паузу. – Я требую, чтоб ты все свое имущество отдала на борьбу освобождения народа. Я требую, чтобы ты стала такой же неимущей, как и я. Ты погляди, какие муки терпят так называемые «царские преступники». Ими переполнены тюрьмы, каторга, ссылка. Я весь заработок отдаю им. У меня за душой ни гроша… Я требую… не требую, а нижайше прошу тебя стать ради высокой цели нищей. – Он опять сделал паузу, подкултыхал на коленях к взволнованной Нине, неосторожно опрокинул бутылку бургундского и взял Нину за руку: – Тогда мы, равные с тобой во всем, начали бы новую жизнь. Твоя совесть, Нина, стала бы сразу спокойной, и в этом ты обрела бы большое для себя счастье. Но нет, – вздохнул Протасов, выпустил ее руку, закрыл глаза и отвернулся. – Этого никогда не будет. Нет…

Тогда Нина бросилась ему на грудь, заплакала и сквозь слезы засмеялась.

– Андрей, Андрей!.. Какой ты чистый, какой ты замечательный!..

– Я грязный, я обыкновенный… Меня даже упрекают, что я пляшу под дудку капитала… Нет, плохой я революционер… – с холодным равнодушием принимая ее ласки, сурово ответил Протасов. Он поднял бутылку, взболтнул ее. – Вот… и бутылку опрокинул. Все вытекло, – сказал он, пробуя улыбнуться. И вдруг почувствовал, как внезапно, от близости любимой женщины, все забурлило в нем, кровь одуряющим вином бросилась от сердца по всем жилам. Он – красный, растерянный – хотел впервые обнять Нину, но все-таки сдержался.

– А хочешь, я нарисую тебе другой проект возможного существования? – утирая слезы и бодро улыбаясь, сказала Нина.

– Да. Хочу.

Глаза Нины загорелись творческим воодушевлением:

– Я забираю Верочку, забираю все свои ценности, говорю Прохору: «До свиданья, я тебя не люблю, я покидаю тебя навсегда». Затем уезжаю с тобой, Андрей, к себе на родину. У меня же там богатейшие дела, сданные на срок в аренду. Есть и золотые прииски. Мы на этих насиженных местах организуем с тобой широкую общественную работу. Мы все свои предприятия передаем рабочим. Пусть они будут настоящими хозяевами, а нам с тобой платят жалованье, ну, ну, хоть по десяти тысяч в год каждому из нас. И ты будешь мой муж, и я буду женой тебе.